Русский литературный дневник XIX века. История и теория жанра - Олег Егоров

Односторонность в раскрытии собственного образа распространяется и на отбор материала для записи: Марков-Виноградский воспроизводит в дневнике только то, что способно вызвать возвышенные эмоции в его душе. Его эмоциональность служит своеобразным камертоном при отборе жизненных фактов и их интерпретации.

Подобная односторонность в известной степени свойственна и образу Л. Толстого. Господствующей тенденцией в его самооценке является критика. В дневниках 1840 – 1850-х годов она звучит в рамках плана самоусовершенствования, начиная с 1880-х годов – с позиций религиозно-нравственного учения писателя. Однако разница в соотношении жизненного материала и самооценки на разных этапах ведения дневника была значительной. Конец 1850-х – начало 1860-х годов, а также 1880-е годы – время интенсивного введения Толстым в дневник внешнего жизненного фона, на котором разворачивается его внутренняя драма. Здесь образ раскрывается не автономно, а в разнообразных связях с миром. Параллельно дневнику писатель ведет записные книжки, в которых образ автора раскрывается до его глубинных оснований. Такая методика была вызвана неудовлетворенностью Толстого в отображении в дневнике внешней событийности. В процессе духовного развития (и невротического заболевания в том числе) главными событиями для него становятся факты внутренней жизни. Поэтому авторский образ раскрывается исключительно как образ духовный. Толстой стремится распространить феномены душевной жизни на явления физического мира: «<24.03.1900 г.> Стремление к единению, к освобождению от отделения <от мира>: любовь расширяет материально-пространственные пределы; деятельность ума уничтожает пределы движения, временные»[207].

Итак, образный мир дневникового жанра представляет собой сложную систему. Помимо композиционного решения на специфику образной группы влияют и другие факторы: функциональность, типология, творческий метод автора, которые будут рассмотрены ниже. Образ человека как одна из основных смысловых единиц дневника наряду с элементами его структуры не был статичным, но постоянно эволюционировал. Однако эволюцию в данном случае нельзя понимать как обогащение, кумулятивное приращение новых элементов, штрихов, деталей. Развитие дневникового образа шло не только поступательно, но и отчасти регрессивно: ряд его элементов утрачивал свою значимость или вовсе исчезал. На рубеже XIX – XX вв. имело место обеднение образа как за счет его структурных элементов (утрата целостности), так и в смысле его эстетической наполненности (девальвирующая тенденция). Такое развитие шло параллельно процессам в художественной прозе с ее тенденцией к утрате эпической масштабности, сегментации жизни и предпочтению к малым жанрам. В основе обоих явлений лежали социально-исторические причины, воздействие которых в равной мере испытывали на себе как профессиональные литераторы, так и дневниковеды.

Глава четвертая

ТИПОЛОГИЯ И ЖАНРОВОЕ СОДЕРЖАНИЕ ДНЕВНИКА

1. Типологическое своеобразие дневника

Все дневники делятся на несколько больших групп в зависимости от того, что́ в них является объектом изображения. Такая постановка проблемы может вызвать скорый и на первый взгляд единственный ответ: события дня. Однако дневниковеды по-разному понимали то, какие события должны заноситься в дневник, что́ является для них первостепенным. Ответ на этот вопрос и определит тип дневника.

Но удовлетвориться им будет недостаточно. Разнообразие ответов подведет к необходимости выявить причины выбора: почему одни авторы отдают предпочтение описанию внешнего мира, тогда как другие – внутреннего? Здесь ответ не будет однозначным.

Зная о психологических мотивах дневника, можно с уверенностью предположить, что в основе типологического выбора лежит функциональность. Но такое определение будет слишком общим и не всегда сможет служить объяснением каждого конкретного образца. Более точным ответом на вопрос об обусловленности типологии дневника будет следующий: сложная структура психики автора влияет на выбор объекта изображения. Об этом хорошо сказал в своем дневнике П.А. Валуев: «Все три струи моей жизни текут обычным током. Внутренняя – полная забот, но проясняемая упованием на милость Божию, явная, официальная – среди усиленной работы и разных столкновений, и официальная, неявная, приносящая с собой заветные думы и соответствующие им труды»[208]. Из трех означенных сфер Валуев выделил вторую, ставшую объектом описания в его летописи.

При всей значимости для дневника психологической составляющей ее нельзя считать единственной детерминантой типологии. Существенное воздействие на выбор оказывала социальная и семейная среда. Тот же Валуев в одной из тетрадей своего журнала так писал об этом: «Меня постоянно убеждают мои домашние вновь приняться за мою хронику»[209]. Этот призыв был вызван тем, что родственники автора знали о том, какого характера записи делал в дневнике глава их семьи. Они считали, что социально-политическая тематика дневника впоследствии станет важным источником для историков. Они поощряли продолжение не семейной хроники и не истории духовных исканий, а летописи общественной жизни страны.

Нередко пересечение психологических и социально-семейных детерминант приводило к образованию более сложной типологической структуры. В таком дневнике внутренние импульсы и внешние влияния то соперничали, то уравновешивались. Однако полное равновесие между ними никогда не устанавливалось. Этому препятствовал психологический тип автора.

Вопрос о генезисе типологии естественно переходит в проблему типа как элемента жанровой структуры дневника. Формирование дневника как прозаического жанра в итоге приводит к тому, что все элементы его структуры, дифференцируясь, приобретают смысловую значимость. Наряду с другими составляющими (хронотопом, методом, композицией) типологические разновидности в процессе исторического развития жанра становятся литературными компонентами дневника. Повторяясь от эпохи к эпохе, от одного поколения дневниковедов к другому, они приобретают характер закономерности. Поэтому классический тип дневника с одинаковой частотой встречается в эпоху романтизма и на завершающем этапе критического реализма.

а) экстравертивный дневник

Это самый распространенный тип дневника. Он свойствен тем авторам, которые по своему психологическому характеру являются экстравертами. Содержательно дневник данного типа тяготеет к широкому охвату жизненных явлений – от семейно-бытовой жизни до международных дел. События здесь разворачиваются в рамках локального и континуального времени – пространства. Автор включен в событийный поток либо в качестве активного деятеля, либо осмысливает его с позиций заинтересованного наблюдателя. Причем последнюю функцию он выполняет не в смысле философско-исторического (познавательного) подхода к мертвому, книжному материалу, а как живой свидетель синхронно происходящих событий.

Разница в охвате явлений действительности в дневнике такого типа чисто количественная. Она зависит от жизненного опыта автора и от широты его мировоззрения и социально-политического горизонта. Юношеский дневник в письмах И.С. Тургенева отличается от зрелого тем, что в первом он описывает события своего дня, тогда как во втором в сферу его внимания попадают международные, культурные, хозяйственные явления широкого диапазона действия.

Время в таких дневниках измеряется по астрономической шкале и никак не зависит от субъективно-психологических переживаний автора. Автор невольно подчиняет композицию подневных записей жесткому регламенту, определяющему каждому событию столько места, сколько оно заняло в реальном потоке времени.

В экстравертивном дневнике личная судьба автора иногда отражает исторический (т.е. объективный) ход событий, судьбу поколения и даже траекторию движения целой социально-политической общности, как в дневнике В.Г. Короленко, который сюжетно воспроизводит «географию» революционного народничества.

С точки зрения жанрового содержания к экстравертивному типу относятся все разновидности, кроме философско-психологического дневника и дневников периода индивидуации, которые не поддаются строгому жанровому определению.

Профессор И.М. Снегирев описывает в дневнике только события внешней жизни: визиты, встречи, беседы, заседания, экзамены. Дни и недели, когда автор находился дома и занимался учеными делами или размышлял, не описываются или только отмечаются: «Всю Святую неделю провел дома, занимался своими делами, да и погода была нехороша; только обедал я у Я.С. Арсеньева и Бобарыкиной»; «14, 15 и 16 <мая 1825 г.> протекли в обыкновенных занятиях»[210].

В другом месте автор прямо указывает на типологию дневника, связывая ее с особенностями своей жизненной позиции: «Так течет мое время и жизнь. Чужие обеды и чужие дела занимают меня более своих»[211].