Русский литературный дневник XIX века. История и теория жанра - Олег Егоров

Если дневники Жихарева и Тютчевой раскрывали их образы в юности и молодости, то сохранившиеся фрагменты дневника И.С. Тургенева воссоздают его образ в самом конце его жизненного пути. Несмотря на это, образ автора в дневнике Тургенева является ярким образцом умеренно-субъективной его разновидности.

Своеобразие дневника автора «Отцов и детей» состоит в том, что он отразил пред– и послеоперационный период в жизни писателя, т.е. время, когда его внешняя активность была скована, а внутреннее состояние тяжело больного человека должно быть угнетенным. Тем не менее в дневнике образ автора раскрывается с не меньшей полнотой, чем в здоровом и бодром состоянии духа.

Авторский образ показан не только со стороны волевых качеств, противоборствующих недугу. Он раскрывается с тех, известных по другим источникам, сторон, которые закрепились в сознании всей читающей публики: безупречный эстетический вкус, социальная и творческая активность, высочайшая эрудиция, наблюдательность и коммуникабельность, стремление к бесконечному познанию.

Дневник Тургенева демонстрирует пример того, как даже на закате жизни автор может глубоко и многосторонне выводить свой образ на страницах дневниковой летописи. Причем внешний мир и другие образы занимают в дневнике значительное, а с точки зрения объема записи – центральное место. Но все эти перипетии, картины и образы строго подчинены авторскому заданию и расположены в установленном им порядке.

Образ автора раскрывается здесь и через самохарактеристики, и через деловые, семейные и социальные отношения: «Послезавтра <...> мне вырезают мой невром. Операция будет мучительная <...> Если сделается рожа – я, вероятно, умру. Но вино откупорено – надо его пить»; «Сегодня вечером <...> я на полчаса съезжу в наше общество, где будет елка, музыка и пр. Прочту что-нибудь»; «В прошлое воскресенье <...> так-таки и вырезали у меня невром <...> Было очень больно; но я, воспользовавшись советом Канта, старался давать себе отчет в моих ощущениях – и <...> даже не пикнул и не шевельнулся»; «Диди мне доверила, что чувствует некоторое влечение к <...> М. Палеологу <...> Я, как и следует полумертвецу, давал ей хорошие и дельные советы»; «<...> Гамбетта умер! <...> Это – ужасный удар для Франции и для республики. Я ездил смотреть его похороны <...> Я от имени русских послал венок и телеграмму в «Republique Francaise»[200].

Многотомная летопись директора императорских театров В.А. Теляковского, как и дневник Тютчевой, принадлежит к жанру служебного дневника. Здесь автор не касается своей частной жизни и мало пишет о нетеатральных событиях. Тем не менее его образ воссоздан полно и многосторонне. Описываемые в дневнике события подчинены воле и рациональному контролю автора в силу его служебного положения. Но из этого вовсе не следует, что Теляковский возвышается над ними по должности. В его позиции по отношению к жизни театрального мира раскрывается одна из главных сторон его характера – независимость.

В дневнике последовательно развертывается система художественно-эстетических воззрений автора, его нравственные устои и организаторский талант. Теляковский редко прибегает к самохарактеристике. Его образ раскрывается во множестве конкретных служебных ситуаций, в суждениях о человеческих качествах его подчиненных и, наконец, в оценке его самого со стороны других лиц: «Эта театральная гангрена и растление было, конечно, систематическое дело рук Погожева, который под фирмой Всеволожского распоряжался всем, что до театра касалось <...> и потому я понимаю его страх и недоумение, когда в это болото вступил я – человек другого лагеря и совершенно независимый по положению <...> Я им всем врезался клином»; «Когда Рихтер вошел ко мне в кабинет, я играл Баха; он, поздоровавшись, очень удивился и сказал: «Это колоссально. Директор театра играет Баха – такого я еще никогда не слышал»[201].

г) господствующий образ

Четвертая разновидность авторского образа отличается от трех других тем, что этот образ раскрывается не непосредственно в событийном ряду, а автономно. Явления внешнего мира изображаются тогда и в той мере, когда и как они воздействуют на внутренний, душевный мир дневниковеда. По отношению к элиминированному образу господствующий представляет противоположный полюс. Если первый актуально (грамматически) не присутствует в тексте записи, то второй, напротив, вытесняет события и замещает их своей персоной. Событийность для такого автора ассоциируется с фактами внутренней жизни.

Казалось бы, господствующий образ в такой ситуации должен раскрываться всесторонне. Однако это не так. В таком образе отсутствуют или крайне ограничены рефлексы – отражения свойств личности автора в его связях с внешним миром. Ведь духовный мир личности – это еще не вся личность. В дневниках данной группы внутреннее усиливается за счет ослабления внешнего, без которого образ обедняется.

Другой особенностью господствующего образа является его крайняя субъективность. Автор оценивает себя сам, не привлекая мнения других людей. При этом иногда самооценка сводится к набору исключительно негативных суждений (Чайковский, Л. Толстой).

Вместе с тем в данной разновидности образа полнее раскрываются взгляды автора на различные жизненные проблемы, вопросы духовного и общественного порядка. Строй мыслей автора преобладает над сферой дел.

Образ автора в дневниках Н.И. Тургенева раскрывается параллельно формированию его характера. Декабрист использует сложную методику ведения, разнося по разным тетрадям записи разного содержания. От этого образ автора, на первый взгляд, кажется фрагментарным. Но через все дневники проводится единый принцип – описание состояния душевного мира. Тургенев очень скупо говорит об учении в Геттингене, службе в Петербурге, передает впечатления от увиденных достопримечательностей вместо их подробного описания. Образ автора заслоняет собой внешние события. Все это Тургенев объясняет своей принципиальной позицией в отношении сущности душевной жизни: «<...> Между прочим, думал я, что удовольствие и утешение должно мне искать в самом себе, что напрасно буду я искать в свете того друга, какого я хочу. Горькая мысль, но справедливая и необходимая. Конечно, она влечет за собой некоторый род эгоизма. Это противно мне, но что делать? Надобно жить с людьми, видеться с ними, веселиться, но утешение должно искать в своем сердце и книгах <...>»[202].

В дневнике А.И. Герцена внешние события вытеснены еще в большей степени, чем у Тургенева. Его образ раскрывается в идейном и семейном планах. Писатель отдает предпочтение временно́й самохарактеристике. Обращаясь памятью к прошлому, он анализирует процесс своего духовного роста, интимные чувства и формы взаимоотношений с социумом. Признавая ограниченность своего социального опыта, Герцен сосредоточивается на внутренней работе и стремится полнее показать ее в дневнике: «Ничего не делаю, а внутри сделалось и делается много»[203].

Герцен подбирает события для записи так, что они рассматриваются в их идейной части с точки зрения политического, исторического или этического интереса к ним со стороны автора. Приблизительно так же изображаются и факты семейной жизни. Свой образ Герцен раскрывает через интерпретацию существенных для него событий. Поэтому доминантой образа становится мысль, идея: «<...> Сфера идей не зависит от случайности, и исключительное погружение в частности гибельно <...>»[204].

В противоположность Герцену, А.В. Марков-Виноградский раскрывает свой образ через строй чувств и эмоций: «Кто живет постоянно под влиянием сухой логики без участия сердца <...> тот может дойти до больших ошибок <...>»[205]. Страницы его летописи пестрят восклицаниями, обращениями, риторическими вопросами. Жизненные перипетии, образы других людей, произведения литературы и живописи автор также стремится отобразить с эмоционально-чувствительной точки зрения. Сентиментальность как преобладающая черта характера положена в основу и самохарактеристики автора: «При первой встрече с человеком я бываю очень молчалив: не нахожу мыслей в голове, не знаю, как заговорить <...> Я говорю, когда воодушевляюсь и когда знаю, что меня поймут <...>»; «Много, много чудных воспоминаний томится в моей душе теперь... Но можно ли выразить все очарование происшедшего блаженства?? Не сильны вы, холодные буквы!»[206].

Односторонность в раскрытии собственного образа распространяется и на отбор материала для записи: Марков-Виноградский воспроизводит в дневнике только то, что способно вызвать возвышенные эмоции в его душе. Его эмоциональность служит своеобразным камертоном при отборе жизненных фактов и их интерпретации.