Сфагнум - Виктор Мартинович

Гости онемели. Первым опомнился Серый:

— Извините, мы по ошибке.

— Ой, а я пирогов напекла! — улыбнулась женщина. Улыбка странным образом подчеркнула хрустальную голубизну ее глаз. Ее красота была цвета ледяных озер Севера, в ней не было уютных борщовых оттенков, свойственных простушкам из этих мест.

— Не туда зашли, — старомодно поклонился Серый и направился к дверям. Он был благодарен Пахому за то, что тот дал посмотреть на королеву. Он передумал убивать мужчину и не видел никакого обмана в произошедшем. Женщина подняла вверх ладонь, останавливая Серого:

— Погодите, что вы уходите?

Гостям было предельно неловко. Им было стыдно сказать, зачем они явились сюда. Хомяк все никак не мог проглотить кусок пирога, который тщательно разжевал и держал под языком, понимая что ни жевать дальше, ни тем более глотать, глядя на такую красоту, невозможно.

— Этот. — женщина погрустнела. — Опять меня продал, да? Шульга закашлялся и обильно покраснел.

— Ну ничего, — внимательно глядя на троицу, сказала хозяйка. — Я ведь все понимаю, ребята. Ему нужен алкоголь. Что поделаешь. Он болен. Ну, а раз продал, то, — она пожала плечами и сделала приглашающий к столу жест.

Хомяк покрутил головой, показывая, что при ней он есть не сможет и ничего больше тоже не может и не хочет. Шульге было обжигающе стыдно.

— Вы все трое будете? — спросила она и улыбнулась в сторону, опустив глаза.

— Не, мы пойдем. Спасибо, хозяйка! — первым отказался Хомяк.

— Да, спасибо вам за все, — искренне поблагодарил Шульга.

— Извините нас. Вот он останется, Серый, а мы с другом пойдем. Мы вообще идти не хотели, — попытался он выгородить себя перед женщиной.

— Я б тоже уже ушел, — неуверенно сказал Серый.

— Нет, хотя бы вы меня не бросайте, — женщина подошла к нему и взяла его за руку. Серый сделал большие глаза и растерянно кивнул приятелям.

— Ладно. Я останусь пока. Вы езжайте, пацаны. Я тоже подгребу. Встретимся в Буде.

Выйдя на крыльцо, Хомяк и Шульга ощутили себя так, будто им долго пришлось стоять в странных, не свойственных им позах и теперь, наконец, можно было расслабить затекшие и одеревеневшие тела.

— Какая-то она реально нереальная, — мечтательно сказал Хомяк. Ему хотелось встретиться с этой женщиной еще раз, но при совершенно других обстоятельствах: допустим, поднять по наводке богатую-богатую камору, сдать стафф барыгам, купить себе пиджак в магазине «Босс. Хьюго Босс» на рынке, сходить в парикмахерскую, подстричь ногти, обрезать волосы, которые торчат из носа и из ушей, и только после этого к ней. И как к ней? Взять в одну руку тортик «Птичье молоко», в другую — букет белых роз, сесть на такси и подъехать в лучшем виде. И чтобы такси было хорошее, белый «Мерседес» или еще лучше. А придя, говорить ей о том, какая дурацкая у него, Хомяка, жизнь, как его все не любят и как ему из-за этого сложно оставаться добрым и хорошим. И чтобы она слушала и обещала, что все у него наладится. И у него все реально после этого наладится.

— Не спросили, как зовут, — с сожалением сказал Хомяк и проглотил пирог, который не глотал до сих пор. Ему захотелось сказать про женщину какую-нибудь гадость, чтобы замаскировать свое истинное отношение к ней, но он — впервые за долгое время — не смог выдавить из себя ничего плохого.

— Не повезло бабе. Муж алкоголик. А все хозяйство на ней, — задумчиво сказал Шульга. Красота незнакомки заставила его задуматься о Настене, и это были нелегкие мысли.

Их подобрал трактор, ехавший мимо Буды на ремонт в далекое село, название которого заставило бы поклонника трилогии Толкиена вспомнить о мудреных и певучих эльфийских именах. Дверь у трактора не закрывалась, место было только одно, а рессорами он был не оснащен, отчего даже на ровной поверхности порождал тряску, которую хотелось назвать сексологическим словом «фрикции». К концу поездки Шульга сидел на колене у водителя, а Хомяк лежал на них двоих. Шульга пошутил, что два часа в тракторе сближают троих мужчин сильней, чем вечер в бане, но никто не рассмеялся: все действительно чувствовали себя излишне сблизившимися.

На въезде в Буду тракторист резко дал по тормозам, куда резче, чем это было можно в транспортном средстве без амортизаторов, так что приятели почувствовали себя составными частями коктейля, смешиваемого в шейкере рукой равнодушного бармена.

— Ты чего тормозишь так? — крикнул Хомяк.

— Глядзице, мертвяк лежит! — ответил тракторист, показав под колеса трактора. Действительно, в тусклом свете фар можно было, всмотревшись, различить завернутую в лохмотья фигуру, лежавшую лицом вниз.

Выпрыгнули и кинулись ощупывать лежавшего. Он выглядел целостно, отделенных от тела конечностей не наблюдалось. Мужчина действительно лишь чудом не угодил под трактор — от коленвала его отделяло меньше метра. В ответ на ощупывания тот, не открывая глаз, вытянул перед собой правую руку с уверенно сделанной, крепкой дулей.

— Жывы! — с удивлением сказал водитель. — Странна, што яго никто да нас не пераехал!

— Ебаныуротхулинадаидиценахуй, — нечленораздельно выкрикнула фигура.

— Мужик, ты здоров вообще? — вежливо уточнил Шульга.

— Нахуйидзицехуливратемнувшинахуй! — не раскрывая глаз поддержал разговор лежащий. Он был сильно пьян.

— Давайце яго з дароги снесем у хату.

Они взяли лежащего под мышки и, как тюк, понесли во двор стоящего рядом дома. По пути несомый обмочился и сразу вслед за этим брыкнулся, больно ударив Хомяка ногой под дых. Тот, не отпуская ног пьяного, быстро нанес ему тычок носком кроссовка в область почки. Тот выгнулся, но промолчал. В окнах дома горел свет. Шульга внезапно узнал этот дом, узнал эти занавесочки, узнал яично-желтый свет лампы и даже мелькнувшую за занавесочками тень.

— Не, мужики. Не понесем его туда.

— Чаго? — удивился тракторист.

— Не надо его в дом, — попросил Шульга, — он же обоссался. Давай его тут, на лавке, возле колодца.

Они уложили спящего на лавку, тракторист попрощался с ними и умчался прочь на своем дьявольском агрегате.

— Чего не в дом? — вполголоса спросил Хома.

— Это батька Настин, — объяснил Шульга. — Пусть полежит, проветрится. Вдруг в доме парить начнет, руки зачешутся.

Он не стал объяснять, что боялся не только за девушку, но и самой встречи боялся, спонтанной встречи с быстрыми объяснениями, объяснениям как бы между прочим, — почему не пришел утром, почему исчез, и все это — на фоне того, что нужно уложить пьяного отца, а рядом Хомяк, да еще тракторист.

— Так давай грохнем дядю! — весело предложил Хомяк. Ему нравилось бить пьяных, — отмудохаем до синевы, чтоб он завтра кровью проссался, а послезавтра в холодец сыграл!

— Ты сдурел? Говорю же, отец Настин! — рыкнул Шульга. У калитки дома ждала баба Люба.

— Куды исчэзли? — строго спросила она.

Шульга хотел привычно соврать про камволь, но прикусил язык: с бабой Любой такие примитивные ходы не срабатывали.

— В Глуск ездили. В Лесохозяйственное училище поступать, — объяснил Шульга.

— И што, узяли? — недоверчиво вскинула голову баба Люба.

— Не. Не взяли. Экзамен по медведевистике провалили, — Шульга быстро подмигнул Хомяку. — В следующем году учебники про медведей почитаем и опять будем поступать.

Баба Люба удовлетворенно кивнула: она была убеждена, что городские в такие серьезные заведения, как лесохозяйственное училище, поступить не могут. А если даже и поступят, то будет от этого только мор, неурожай и пожары.

— А дзе дружок ваш?

История Серого была настолько удивительна, что Шульга решил рассказать ее почти правдиво.

— Он себе подружку нашел.

— У Глуске? — хлопнула в ладоши потрясенная баба Люба.

— Нет, в Октябрьском.

— Только у нее муж есть! — встрял Хомяк, которому наконец удалось сказать гадость про очаровавшего его человека.

— А як зовут?

— Пахом, — ответил Шульга. — Не подружку, мужа.

— Пахомава рассамаха?! — встревожилась баба Люба. — Ах ты ж лярва! И вы яго там з этай русалкай кинули?

— С какой русалкой? Хорошая девушка. Прилежная, — тепло улыбнулся Шульга.

— Што вы к ней палезли? Яна ж русалка, не чэлавек! — вскрикнула баба Люба. — Выглядзит, как чэлавек, но — не чэлавек! У нас все к ей не падходзят на дзесяць шагоу, баяцца! И мамка у ней такая ж была! Чаго вы пашли?

— Нас муж позвал. В гости, — Шульга изо всех сил пытался трансформировать дикую сделку, заключенную Серым на развалинах таверны, во что-то приличное.

— Яна русалка, панимаеце? Не такая, як у сказках, а настаяшчая. Што пра их мая баба казала — што кагда-та дауным-дауно, да рэвалюцыи, русалки были абычными девушками, толька тапелицами. Из-за няшчастнай любви утапилися. И з тых пор стали русалками. Раждаются на свет, памирают, как людзи. Толька — русалки. Ну, так старые людзи гаварыли, но я думаю, эта ерунда, забабоны и суеверыя! А вот што точна вам гавару, так это што русалка мужыкоу са света сжывае! Пахом яшчэ тры года назад не пиу, не курыу дажэ! С армии прышол, хату паставил. А як яна с им жыць начала — трапачка адна асталась ад Пахома. Инвалид он тепер! Пье не устае!