Дневник путешествия Ибрахим-бека - Зайн ал-Абилин Марагаи
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ничего страшного, — отвечал я, — все это пройдет! Это только первый шаг на пути служения родине.
Тем временем подали самовар, мы выпили чаю. Хаджи-хан еще немного пошутил с Юсифом Аму, затем простился и ушел.
На другой день около полудня я услышал, что один из служащих караван-сарая называет мое имя и просит указать мою комнату.
Ему показали и он, войдя, со всею учтивостью поклонился и сказал:
— Вас желают видеть в одном доме. Просят, если можете, соблаговолить пожаловать. Это то самое лицо, насчет которого вам что-то обещал хаджи-хан.
Я сразу сообразил, о ком идет речь.
— Подождите, пожалуйста, немного, я сейчас приду, — сказал я.
Я тут же поспешил на базар и купил себе аба за сорок туманов. Вернувшись, я сказал: «Идемте», и мы пустились в дорогу. Пройдя несколько шагов, мой спутник спросил:
— Может быть, желаете сесть на конку?
— Нет, прогулка пешком куда приятнее.
Вскоре мы подошли к большому зданию, весь внешний облик которого свидетельствовал о величии его хозяина. Пройдя ворота, мы очутились в прекрасном саду, засаженном цветами самых разнообразных сортов и окрасок. Группа слуг спокойно занималась какими-то делами по хозяйству, никто не суетился и не шумел.
Мы поднялись по лестнице на второй этаж, миновали зал и приблизились к двери, у которой стоял слуга. Он поднял передо мной занавес, и я увидел человека, сидящего в кресле. От его открытого и чистого лица веяло таким благородством и величием духа, словно это был небожитель в одежде человека. Лицезрение этого благородного и достойного человека заставило меня забыть все мои прошлые невзгоды. Из самой глубины сердца я приветствовал его. Он ответил мне чрезвычайно любезно и ласково:
— Пожалуйте, во имя аллаха, садитесь.
Я присел было на ковер, но он заставил меня подойти ближе и настоял, чтобы я сел на стул, стоявший подле него. После взаимных приветствий и обязательных расспросов он спросил:
— Вас зовут Ибрахим-бек?
— Да, — отвечал я.
— В Египте очень жаркий климат. Там, верно, трудно жить в летнее время? А я слышал, что вы долгие годы жили там.
— Любые трудности переносятся легче, когда они становятся привычными. Мы уже притерпелись к климату тамошних мест.
— Да, конечно, все дело в привычке.
— Я слышал, — сказал он затем, — что несколько дней тому назад один из вельмож отнесся к вам с большой грубостью и неуважением. По- истине я скорблю об этом и весьма этим опечален. Но что делать? Надо уметь переносить страдания. Увы, тысячу раз увы! Да будет мир вашей душе и да простит ему бог! Я попросил вас прийти, потому что захотел поговорить с вами и узнать цель ваших бесед с этими лицами. Что вы желаете и с какой целью прибыли в Иран? И почему вам не нравится наш Иран? Может быть, вы просто в чем-то заблуждаетесь?
— У меня не было в этом путешествии иной цели, — начал я, — как повидать святую землю моей родины и поклониться ей. Но прежде я должен сказать вам, что неистовая любовь нашей семьи к своей родине, любовь, доходящая до фанатизма, давно уже сделалась притчей во языцех по всему Египту. Да, мы любим иранскую землю больше самой жизни, ибо она — наша святая отчизна, земля, которая вскормила наших родителей и упокоила наших предков. Живя в Каире, вдали от родины, я нередко слышал о непорядках во всех делах Ирана, о неправедности его сыновей, о нерадении его правителей, о тирании и жестокости сильных по отношению к слабым и зависимым. Но страстная любовь к родине не позволяла мне верить этому. В глубине души у меня зародилось твердое намерение — поехать сюда и все увидеть своими глазами. Молодая кровь ударила мне в голову, и внезапно, пренебрегши всем, я собрался в путешествие. Увы! С первого момента после переезда границы до прибытия в столицу, на всем пути я к великой своей печали все больше и больше убеждался, что все слова поношения — чистая правда и что всё, действительно, из рук вон плохо. Тогда я принял решение узнать от самих министров этой страны о причинах такой разрухи, нерадивости и беззакония. Результаты были самые убедительные. Когда я всякими уловками пробился на аудиенцию к ним, в ответ на все свои вопросы я не получил ничего, кроме пинков и затрещин, и не услышал ничего, кроме брани и оскорблений, да таких, что не доведись мусульманину слышать и неверному получать.
Тут хозяин сказал:
— Прежде всего хочу спросить вас о законе. Что вы подразумеваете под словом «закон», и как по-вашему следует поступить согласно закону?
— Объяснять, что такое закон — дело долгое, но вкратце, — это определение обязанностей и прав людей по отношению друг к другу.
— А скажите, каковы эти обязанности и права, в чем они заключаются?
— Я бы сказал так: в составе закона обязанности, которые призван нести народ, делятся на четыре вида, а именно: первый — обязанности по отношению к родине; второй — обязанности по отношению к своим согражданам; третий — обязанности по отношению к обществу; четвертый — обязанности, относящиеся к делам управления государством. Эти четыре вида обязанностей, четыре элемента, из которых состоит тело родины, со всеми их ответвлениями и составными частями, тесно переплетаясь друг с другом, в совокупности дают то, что называется обязанностями нации. Собранные воедино и расположенные в определенном порядке, они называются «законом». Соблюдение таких правил обязательно для всех людей без исключения. Обязанности по отношению к родине — это прежде всего защита ее свободы и независимости, всемерное содействие упорядочению ее дел и устроению счастья населения сей святой земли, которую мы именуем Ираном и зовем своей родиной. Ни одному чужеземцу мы не должны позволить преступить нашу границу без разрешения, дабы пядь ее не была бы захвачена и ни в одном из ее углов не была бы разбита палатка чужеземца. Обязанности по отношению к согражданам — это охрана жизни, имени, имущества и чести населения нашей родины, защита всех подданных и от внутренней тирании, и от внешнего нападения. А не так, как бывает в наши дни, когда в один прекрасный день ханские прислужники под любым предлогом хватают сына какого-нибудь почтенного человека, тащат его в тюрьму, облагают штрафом и зачастую губят.
