Таргитай - Юрий Никитин

ещё. – У нас в селе поставили идол новому богу. Раньше поклонялись только Велесу, Роду да Мокоши с Перуном. Ну и прочим старым. А этот новый, молодой, яростный. Говорят, в одиночку взнуздал самого Ящера и пропахал им борозду, чтоб разделить земли.

Таргитай вздрогнул, втянул голову в плечи.

– Волхв сказал, что новому богу надо принести жертву, задобрить! Начали бросать жребий.

Степан тяжко вздохнул, словно держит на плечах Авзацкие горы.

– В общем, выбор пал на младшего брата. Ивану только пара лет исполнилось, у него вся жизнь была впереди. Я сам растил его с матерью, был готов всех поубивать, даже говорил, чтоб в жертву меня вместо него.

Он обречённо махнул рукой.

– Меня держали связанного, пока наш волхв резал Ванюшке горло на капище. Я-то эту паскуду потом утопил, но сначала прошёлся как следует дубиной, а ещё проверял, правда ли умеет выходить невредимым из огня, как он постоянно всем рассказывал – мол, ему покровительствуют боги!

– Нихрена ему не покровительствуют, а может, просто слишком заняты были, – пробормотал Степан. – Волхвы, как оказалось, кричат от боли, как и обычные люди, и кровь у них течёт и обосраться могут от страха так, что мама не горюй.

Дудошник сидит бледный, как мел, глаза вытаращены. Он стиснул заготовку для дудочки так, что едва не хрустит меж пальцев.

– А как того бога-то звали? – спросил он негромко, почти виновато.

– Сварог, – ответствовал Степан, медленно и без удовольствия прожёвывая кус мяса, закопчённая корочка тихо хрустит на крепких зубах.

Бывший разбойник мрачно усмехнулся, уголок его рта пополз вверх.

– Встретить бы его самого. Мой дед говорил, что боги часто спускаются и бродят под видом странников. Вот кого бы я с удовольствием убил.

– Боги бессмертны, – виновато повторил Таргитай, глядя, как тлеют под слоем пепла угли. – Их убить нельзя.

Рот Степана разошёлся в злорадной улыбке.

– У меня есть кое-что, способное их убить.

Худые пальцы метнулись к сапогу, вытащили из-за голенища невзрачный нож с грубо выделанным лезвием.

Таргитай заметил, что лезвие – каменное, покрытое странными значками, каких не может разобрать. Да и вообще – грамотный был Олег, а Мрак и он сами свои имена ни написать, ни прочесть не могли.

– Что это? – спросил он с детским любопытством. – Что за закорючки?

– Это я нашёл на заброшенном капище в дремучем лесу, – пояснил Степан. – Нашёл и забрал. А ночью потом к моему костру вышел леший и рассказал, что этот кинжал был создан ещё в незапамятные времена. Тогда по земле бродили богатыри-герои. Они истребляли всё, что осталось от старого мира.

Один, по имени Ротар, сумел выменять этот кинжал у гномов. Он несколько лет пролежал в мёртвой воде глубоко под землёй, затем его вымачивали в драконьей крови и в слезах берегинь. Над ним творили заклятия маги, чтобы усилить его и без того смертельную мощь. В те далекие времена герои воевали и с богами, и с нечистью. Один удар этого кинжала убьёт хоть Перуна, хоть Велеса. Смерть от него будет мучительной и страшной.

Таргитай не нашёлся, что ответить. Молча выстругивал из ветки орешника дудочку, проковыривал дырки, подносил ко рту и пробовал играть. Сначала звуки напоминали мышиный писк, затем вой кота, которому защемило яйца. Наконец, из дудочки полилась чистая, без искажений музыка, похожая на журчанье ручья.

Дудошник снова взялся за нож, принялся доделывать сопилку, улучшать. Потом снова играл на разные лады, добиваясь наилучшего звучания.

Ни он, ни Степан больше не произносили ни слова. Когда Тарх не играл, было слышно, как ветерок шелестит листьями в ветвях над головой.

– Пойдём, – сказал Степан, вытирая со рта капельки жира. – Не так уж мы далеко ушли от города. Если не хочешь, чтобы княгиня послала погоню, а потом держала тебя на цепи для срамных утех, надо шевелиться. Да и мне снова на плаху неохота. Кологор едва на кол не посадил, но как бы его жена не придумала что-то похуже.

– Разве что-то может быть хуже? – спросил Таргитай удивлённо.

Степан покачал головой.

– Разъярённая и брошенная женщина, – сообщил он с мрачной ухмылкой, – способна на такие зверства, что рядом с ней палач покажется безобидным ребенком. А ты умудрился разозлить и бросить сразу и княгиню, и её дочь. Сам подумай, в какой ты теперь смертельной опасности.

Он помолчал, раздражённо махнул рукой и добавил:

– И я вместе с тобой.

Часть 2

Глава 1

Они шли несколько дней, держась в стороне от городов и деревень. Еду покупали в маленьких хуторах либо прямо у крестьян, что везли молоко, яйца, битую дичь и прочие запасы в распахнутые ворота городов.

Пару раз замечали вдалеке на дороге золотистые искорки, Таргитай помнил, что это солнце сверкает на железных доспехах. Затем уже встречали клубы пыли, что летели из-под копыт коней. Они со Степаном ныряли в кусты или хоронились в высокой траве.

Вскоре степь сменилась пустошью, которую сдавили скалы. Они торчат из земли, возвышаясь, точно могучие, закопанные глубоко в землю гиганты, что попытались выбраться и превратились в камень. Небо тоже сделалось серым, угрюмым. Под ногами жухлая трава, короткие толстые стебли стелются по земле, как змеи.

Таргитай доделал дудочку, теперь то и дело играет, шлифует новую песню. Но мелодия выходит печальная, заунывная, словно поминальная песнь. Слова на неё тоже ложатся суровые, мрачные. Певец то убирал дудку за пазуху, то доставал снова, но, как ни пробовал, мелодия веселее не становилась, да и на сердце непонятная тяжесть, хандра.

Степан не выдержал, посмотрел с раздражением.

– Сыграй что-нить повеселее! И так на душе гадостно, а ещё ты со своей дудкой. Ты ж тогда на пиру играл красиво, аж за душу брало. А теперь как будто воет стая голодных бродячих собак!

Таргитай сказал с обидой:

– Как чувствую, так и играю. Сердцу не прикажешь. Желудку, кстати, тоже.

– Это ты к чему? – не понял бывший разбойник, его густые брови приподнялись. Короткие топорщащиеся волосы делают его похожим на воробья.

– Да есть охота, – пояснил Тарх. – В животе пусто, как в кувшине после гулянки.

– Как в тебя столько влазит? – удивился Степан. – Недавно ж поели!

Таргитай развёл руками.

– Я песни придумываю, вернее, чувствую их сердцем. А для этого нужно много сил. Знаешь, как это трудно!

Степан почесал в затылке, сплюнул.

– Хорошо, что я не слагаю песен. Всё время хотеть жрать и заунывно дудеть – не дай пёс мне такого счастья!

Раздался грустный голос, снова запел что-то заунывное.