Вдовы - Эд Макбейн

Он перестал посещать богослужения в возрасте пятнадцати или шестнадцати лет, сейчас уже трудно вспомнить.

Кажется, из-за того, что один из священников ляпнул какую-то глупость, хотя это не помешало Карелле по-прежнему посещать по пятницам танцевальные вечеринки в полуподвале храма… Раздумывая ныне об этом, он приходил к заключению, что большая часть его преждевременной сексуальной активности сформировалась именно на этих вечеринках. Одному Богу известно, что в действительности творилось на танцплощадке. Ах, эта пылкая юношеская активность… Знал ли Господь, во что она выливалась? А если знал, отчего не наслал карающую молнию или что-нибудь такое еще?

Ну, допустим, персонально Он замечал не все, у Него других дел было по горло, как-то: вкладывать персты в бесчисленные язвы и так далее. Ладно. Но священник-то всегда мог обратить внимание на подозрительную лихорадочную сумятицу, сокровенное лапание юных ягодиц и персей, на суходрочку в полутьме? А ведь он стоял, сияя, рядом, возвышался в своей сутане над слоу-фоксом, доводившим младую поросль буквально до оргазма! И что же, так ли уж не догадывался, что никто из танцоров и думать не думал о вознесении хвалы в честь Пресвятой Девы Марии? Отец Джакомелло, так его звали. Молодой священник. Всегда улыбавшийся. Зато второй, тот, что постарше, наложил на Кареллу епитимью, заставив приходить на исповедь в самое неудобное время…

Нынешним вечером, затаившись в тени каштанов, Карелла мрачно глядел на другую сторону улицы, где был гараж Томми. Тот мог выйти оттуда, а мог и не выйти. Анджела сказала, что у ее мужа есть полюбовница. Ну что же, если так, то самое время застукать их сейчас на месте преступления. Да, Томми был выкинут из родного гнезда. Это так. Но в то же самое время искать утешения и теплоты на стороне? Конечно, если действительно у него появилась подружка…

Карелла ждал в темноте.

Надо же? Выполнять полицейские функции по отношению к зятю… Он с отвращением поежился.

Где-то цвели розы, он чувствовал их аромат в спокойной ночной тиши… Когда-то юноши и девушки теплой летней ночью возвращались по пятницам с танцев и розы так же были в цвету. Он и сестра, когда та повзрослела, шли домой вместе, толкуя о том, о сем — и ни о чем. Тогда, видимо, он был для сестры самым близким человеком на свете, и тем не менее приходил в ярость из-за того, что она посещала вечеринки, невольно покушаясь на его сексуальную самостоятельность. Ну как, скажите, вы смогли обжиматься с Марджи Кэннон, когда ваша же родная сестра танцевала с кем-нибудь всего в двух шагах от вас? И как, поведайте, могли бы уследить за нравственностью сестренки, уберечь ее от посягательств дерзкого молодого повесы, пока сами тискали Марджи Кэннон? Порой возникали коллизии. Впрочем, кто утверждает, что юность безоблачна?

Карелла вспоминал о том, что часто приходил к отцу за советом. По каким только поводам они не советовались…

Он припомнил, как однажды признался отцу, — поздно вечером они были одни в пекарне; их обволакивал нежный запах всяких вкусных вещей в печи, эти запахи он никогда не забудет, — признался, что самый долгий путь, который Стив проделывал когда-либо на земле, это был путь к девочке, к той, кого хочешь пригласить на танец. Любую — хорошенькую, дурнушку. А ведь всего-то ничего, шаг-другой до нее, а на самом деле путь через целый мир.

— Знаешь, это хуже пытки, — заявил тогда Карелла. — Словно без конца шагаешь по пустыне. Тебе это знакомо?

— Ну, конечно!

— Прямо по обжигающему песку. Босиком. Знакомо?

— Конечно, сынок. Конечно, знакомо.

— Идешь, пап, туда, где она сидит. И вот протягиваешь руку и говоришь: «Не хотите ли потанцевать со мной?» или «Как насчет следующего танца?». И стоишь, словно болван, а все таращатся на тебя и ждут, знают, что через секунду она пошлет тебя, гадкого утенка, куда подальше…

— Да нет же, — вдруг засмеялся отец.

— Нет, па, правда, иногда бывает. Ну, ясно не такими словами, но что-нибудь обязательно мерзкое. Вроде: ах, знаете, я устала, извините. Или уже обещала другому, или еще что-нибудь, но все равно это значит — иди прочь отсюда. И тогда, па, тащишься обратно, но теперь-то уж все наверняка знают, что она тебя отшила…

— Ужасно, — сказал отец, качая головой.

— А путь назад еще длинней, теперь это уже сотни миль пустыни, под безжалостным солнцем, и ты можешь упасть, не добравшись до спасительной прохлады, а все над тобой смеются…

— Ужасно, ужасно, — повторил отец, начиная хохотать.

— Послушай, разве они этого не знают, па? Они что, не понимают?

— Да дело в том, что они вправду просто не знают, — сказал отец. — Но такие они красивые, даже дурнушки!

Карелла вдруг почувствовал, что на улице что-то пришло в движение. Дверь гаража медленно приоткрылась, бросая треугольник света на мостовую. Томми. Обернулся, выключил свет, оставив горящей лампу над входной дверью. Закрыл ее, спустился. На нем были джинсы и полосатая тенниска. Нагнув голову, он вышел на тротуар. Карелла отступил подальше за деревья.

Так. А где же любовница?

Он выждал, пока Тонни прошел какое-то расстояние, и пошел за ним, на таком отдалении, чтобы не засветиться, но и не потерять из виду. Позор. Он снова покачал головой: идти «хвостом» за собственным зятем…

Как-то очень давно он разговорился с отцом о верности. Вернее, внимательно слушал, что говорил о ней отец. Слушал, стараясь не пропустить ни слова, потому что Карелла уже достаточно повзрослел, чтобы понимать: уж его-то папаша сам прошел огонь, воду и медные трубы и мог справедливо рассуждать о многих вещах, вовсе не стараясь выглядеть опытнейшим старым мировым мудрецом. Даже не отцом. Просто человеком, которого вы очень любите и которому доверяете. Другом. Возможно, лучшим другом в течение всей жизни Кареллы.

Это было накануне женитьбы на Тедди. На следующей неделе после помолвки. Он и папаша, как обычно, были в пекарне; так уж повелось, что все важнейшие разговоры проходили около жаровен, источавших сладкие хлебные ароматы. Карелла испытывал нечто такое, что условно можно было бы назвать предбрачными судорогами. Он лихо рассуждал на тему, не станет ли вступление в брак слишком тесными, чересчур ограничивающими узами. «Понимаешь, па, о чем я говорю?» — обращался он к отцу.

Он осознавал, что чувствовал себя точно таким образом, как в те времена, когда Анджела стана шляться на танцы вместе с ним. Вступила на его суверенную тропу, ограничив многие возможности. Он никогда не признавался отцу, что лапал Марджи Кэннон на танцплощадке, никогда не роптал, что присутствие Анджелы вносило определенные коррективы в стиль сексуальной жизни. Не сознался бы и в том, что в конце концов, приложив огромные усилия, так-таки поимел по-настоящему Марджи на заднем сиденье семейного «доджа». Это был блестящий успех, хотя Стив и подозревал, что отец знал обо всем, понимал, что его единственный сын не робкого десятка на этом поле битвы и был близок со многими женщинами, до того как повстречался с Тедди Фрэнклин. С женщиной, на которой теперь женился, с женщиной, которой собирался посвятить всю оставшуюся жизнь.

Он был очень смущен, и отец это понимал.

Он никогда в жизни не связал бы себя священными узами брака ни из-за шикарного авто или роскошных апартаментов, ни за что. И вот теперь ставил свою подпись на брачном контракте, каковой свяжет его навсегда. Он никогда не клялся на людях ни в чем, если не считать клятву охранять закон и порядок в городе, штате и стране. Защищать в качестве полицейского служащего. Зато теперь ему вот-вот предстояло поклясться в присутствии родных и друзей, ее и его, поклясться в том, что будет любить ее, лелеять, поддерживать, и прочая трескотня в том же духе. До тех пор, пока обоих, мол, не возьмет смерть. Это пугало, больше того — очень страшило.

— Ты любишь ее? — спросил отец.

— Да, я люблю ее, пап, — сказал он. — Я очень ее люблю.

— Ну, тогда и беспокоиться не о чем. Я тебе что-то скажу, Стив, слушай. Мужчина меняет подругу только в том случае, если он не любит ту, с которой живет. Ты предполагаешь, что так может случиться? Боишься, что вдруг настанет день, когда разлюбишь Тедди?

— Как я могу это предсказать, отец?

— Можешь. Ты уже сейчас должен чувствовать это плотью и кровью. Ты уже теперь можешь знать, что будешь любить только эту женщину до самой своей кончины. Но если ты не знаешь этого сейчас… Не женись.

— Сейчас — это уже завтра, — мрачно произнес Карелла.

— Да, так. Ныне и присно, — произнес отец.

Наступило молчание.

— Послушай меня, — сказал отец.

— Да, папа.

Он положил руки на плечи Стива. Большие рабочие руки, все в муке. Посмотрел ему прямо в глаза.

— А как по-твоему, что с тобой будет, если к ней прикоснется кто-нибудь другой?

— Убью его.

— Да, — вымолвил отец. — Тогда можешь выбросить все тревоги из головы. Женись на ней. Люби ее. Оставайся всегда с ней и только с ней. Или я собственными руками оторву тебе голову.