Некрономикон. Аль-Азиф, или Шепот ночных демонов - Абдул аль-Хазред

Звезды погасли вместе с пламенем лампы. На мгновение вокруг воцарился полный мрак, который, впрочем, очень быстро рассеяли отблески заката, льющегося в окна. Я растерянно стоял посреди комнаты, уже сожалея о том, что прервал видение. В моей руке была неизвестно как в нее попавшая пластина. Я был поражен. Во-первых, был поражен самим видением: его яркостью и натуральностью ощущений при всей невероятности и непостижимости увиденного. Во-вторых, был поражен сутью увиденного: было похоже, что лампа показала мне то, что увидели те, кто приходит и уходит, приближаясь к нашему миру. Получалось, что они явились в него из звездной бездны! Это было поистине поразительным открытием, ибо даже почтенный Дервиш не смог этого предположить. В-третьих, я был поражен также тем, что в свое время эта мысль мимолетно посещала меня, и значит, я, сам того не осознавая, мыслил правильно. Будто они сами тогда послали эту мысль в мою голову, а теперь дослали ей подтверждение. Правда, у меня все же, как когда-то у почтенного Дервиша, оставались некоторые сомнения в том, что все это не было иллюзией. Ведь такого просто не могло быть! Оно потрясало сознание, опрокидывая все наши представления об устройстве мира, раскрывая совершенно новое и чуждое понятие о таком привычном звездном небе, о котором, кстати, мы толком ничего и не знали. И было бы куда проще и спокойнее видеть все на своих привычных местах. Дервиш был прав: выдержать такое потрясение способен далеко не всякий разум. Мой выдержал его, я думаю, лишь потому, что был уже подготовлен чередой происшедших событий.

Поразмыслив, я решил, что ответ на эти сомнения со временем придет сам собой. Необходимо лишь чаще пользоваться лампой, а затем обдумывать и сопоставлять содержание видений. Я уже успокоился было, как вдруг взгляд мой упал на пластину, которую я все еще держал в руке. Новая мысль зажгла во мне страстное любопытство, и я почувствовал, что не смогу уснуть, несмотря ни на какой опиум, пока не утолю его.

Я вновь зажег лампу и, подсев к столику, поднес пластину к пламени. Я не представлял себе, каков будет путь моего понимания написанного на ней, ожидая чего угодно. Но моему взору предстала совершенно неожиданная и удивительная картина. Беспорядочно рассыпанные по ней значки вдруг запрыгали и задвигались, образовав невероятную толчею. Они перемещались, обгоняя и расталкивая друг друга, перескакивая через кучки себе подобных, и в конце концов выстраивались в последовательности, за которыми словно бы прятались обычные арабские буквы. Конечно же никаких арабских букв там не было, просто я каким-то образом стал совершенно ясно соотносить с ними эти причудливые символы. И, разумеется, сами они не прыгали и никуда не перемещались. Мои глаза по приказу разума выхватывали их совершенно из разных мест и определенным, неуловимым мной образом составляли из них слова и фразы. Они получались настолько четкими и логичными, что у меня, в противоположность видению, не возникало никаких сомнений в их правильности. Каким образом мой разум связывал эти сочетания чужеязычных символов с моими родными буквами, было выше моего понимания, но это происходило так естественно и гармонично, что я и не стал над этим задумываться. Построение слов этим странным способом казалось настолько простым и очевидным, что я полностью доверился ему и скоро почувствовал, что смогу написать на этом языке любую фразу.

Пробежав глазами этот странный текст и убедившись в том, что он вполне разборчив, я предпринял попытку читать его, вникая в смысл. И вот тут-то мне вспомнились слова почтенного Дервиша о том, что понимание слов еще совсем не обещает понимания написанного. Смысл некоторых фраз был настолько странным, что они казались бессвязным набором слов. Другие были в общем понятны, но могли быть истолкованы в стольких значениях, что приходилось просто теряться в догадках. Третьи были вполне понятными, но суть их была столь невероятной и даже пугающей, что я предпочел бы не понять их вовсе. Кроме того, в изобилии встречались слова, вообще неизвестные мне. При этом в некоторых случаях стоило мне напрячь разум – и из его недр всплывало слово, подходящее по смыслу. В результате текст получался разорванным на отдельные фрагменты, порой вовсе не связанные друг с другом, но все же объединенные общим смыслом.

«После двух ошибок, а значит – весьма успешно, мы вновь вышли на путь восхождения сущего, которым шла шестая волна творения… Вместе с тремя предыдущими вехами нами преодолено семь долей великого угла. Это говорит о том, что мы вновь попали на стержень пути восхождения. Здесь почти нет помех, пришедших из пустого или от других волн, и поэтому можно ожидать плодотворных открытий… Мир, в который можно войти и свободно в нем обретаться. В этом взгляде он – один из бесчисленных. Но он лежит прямо на пути, и в этом взгляде он – один из редчайших… Обращаем это послание ко всем, чьи пути совпадут или пересекутся с нашим и чьи цели – познание высшей сути. Размеры и скорости изображенных тел во всем соотносятся с натуральными, позволяя сделать все нужные расчеты.

Мир этот – совсем молодой, лишь недавно остывший до такого момента, когда он приобретает форму, в которой пройдет свой основной путь. Но уже сейчас видно, что здесь все происходит по законам, определенным путем восхождения, ярко раскрывая общую картину текущего от начала вдаль. И все здесь говорит о том, что ему суждено процветать по этим законам. Этот мир удивительно удобен для познания изначальной мудрости явственностью всех своих проявлений. Далеко не все миры, даже озаренные светом разума, отмечены этим качеством чистоты первичной формы. Мы наблюдаем и запечатлеваем все, что можем наблюдать сейчас. И призываем всех, чей путь проляжет через него, приложить все усилия для того, чтобы сохранить его в своем течении, ибо его движение в нем отразит сам путь восхождения. Мы же вновь вернемся сюда, когда здесь проклюнутся ростки жизни…»

Таковы были основные мысли этого манускрипта, раскрытые мне светом лампы. Они щедро перемежались обилием цифр, обозначающих то расстояния, то промежутки времени, лежащие за пределами моего понимания, то вообще непонятно что. Некоторые же части текста были настолько непонятны и наполнены таким пугающим смыслом, что я просто пропускал их. Однако и того, что я хотя бы отчасти понял, было достаточно, чтобы повергнуть в смятение кого угодно. Ведь оно воистину ставило с ног на голову все устройство мира и течение жизни! Вместе с тем оно не содержало решительно никаких указаний на сущность тех, кто приходит и уходит, и направления поиска их следов, найти которые я так рассчитывал. Чувствовалось, что изложенные здесь сведения были более высокого порядка – как раз те, о которых говорил почтенный Дервиш. Но мой разум, похоже, еще не созрел для их понимания.

Рано утром я, возбужденный и совершенно невыспавшийся, явился к почтенному Дервишу. Он уже ожидал меня с обещанными свитками. Я с волнением поведал ему о видении, явленном мне лампой. Он был весьма удивлен услышанным, сказав, что лампа никогда не возносила его к звездам. Она много раз отправляла его в глубокие и мрачные подземелья и опускала на дно моря, уводила в безводные пустыни и забрасывала на холодные вершины высочайших гор, покрытые затвердевшей водой. Он странствовал по лабиринтам глубоких ущелий и непроходимым лесам диковинных растений, бескрайним просторам, покрытым низкой и очень жесткой травой или холодным белым порошком, падающим с неба и превращающимся в воду, если взять его в руки. Бродил по величественным городам среди поражающих воображение построек, сложенных из огромных плит. Видел также много других вещей, которые даже трудно описать словами, но вот окунуться в звездную бездну ему не приходилось ни разу. Вероятно, каждому человеку лампа являет что-то свое. Общим же у нас было лишь то, что в наших видениях одинаково ощущалось присутствие тех, кто приходит и уходит. При этом он, склонившись ко мне и понизив голос до шепота, словно кого-то опасаясь, открыл мне свою догадку о том, что лампа эта является их творением. Назначение же ее, по его догадке, состоит в донесении до нас правды о них. После этого он вручил мне ворох свитков, сказав, что в дополнительных пояснениях они не нуждаются. Затем напутствовал меня быть неколебимым и неутомимым в достижении своих целей и пожелал мне щедрого вознаграждения всех трудов. Я также пожелал ему триумфального завершения всех начинаний, после чего мы, подавив печаль, тепло и сдержанно распрощались.

Простившись с Дервишем, я остался в Мекке ожидать караван братьев, чтобы сопровождать его до Бейрута. Там мне предстояло сделать окончательный выбор, куда отправиться сначала: на запад – в Египет или на восток – к реке Евфрат. Он теперь зависел лишь от того, к кому я там смог бы присоединиться.