Белая ласточка - Ольга Коренева

Только, что за слова, не разберешь. Когда слова распадаются на буквы, они теряют смысл. Серое поле, а на нем — целые толпы букв. Пропуск буквы, правка. Лишняя буква, правка. Перескок букв, правка. Буквы вверх ногами... Буквы, буквы...

Заныли, заслезились глаза. Галка откинулась на спинку стула, зажмурилась. Кружилась голова.

— Ну чего ты? Скорей, скорей, — торопит напарница.

Она-то уже четвертый год работает, привыкла...

«Сейчас вот встану и выйду на минуточку, — решает Галя. — Только бы до двери дойти, не грохнуться».

И тут раздается звонок. Конец рабочего дня. Все сразу выпрямляются, облегченно вздыхают...

Дождь на улице кончился, в лужах плавают бурые кленовые листья. Один — маленький, розовый. Еще не втоптанный. Галя стряхнула с него воду, сунула в карман. Закладка для учебника.

А вот и остановка. И автобус как раз идет, тот самый, кособокий, медленно тащится. Вдруг вспомнила: домой-то ехать незачем, а надо идти в кафе «Луна». А может быть, не ходить?.. Нет, надо, раз обещала. И мама ждет.

До кафе недалеко, две остановки... Медленно побрела по мокрой мостовой, останавливалась у фотовитрин, у театральных афиш, купила в киоске мороженое. Оно приятно освежило рот.

Сейчас она войдет в кафе. Мама нарочито по-свойски помашет рукой, скажет: «Присаживайся, коллега!..» Отец учтиво улыбнется. «А-а, уже совсем большая!..» Галке всегда становилось неприятно от этой его улыбки. И странно: она почти забыла, как выглядит отец, не помнит, какого цвета у него глаза. А вот улыбку эту помнит. По ней сразу узнает отца, хотя бы и через сто лет.

Вот наконец и кафе.

В светлых огромных окнах двигаются, как рыбы в аквариуме, люди. Галка остановилась, стала вглядываться... Столики, столики...

А вот и мама. Там, в самом дальнем углу.

Как-то неестественно смеется. Усиленно курит. Вся в дыму. Слишком накрашена, это даже издали заметно. Рядом с ней... Да нет, это не отец. Рядом сидит кто-то моложавый, толстенький, в щегольском костюме цвета маренго. Он вежливо улыбается, но то и дело взглядывает на часы. А мама все посматривает на дверь. Ясно, ждет свою Галку... Войти или не войти?..

Вот мама с наигранной лихостью закинула ногу на ногу, смяла сигарету, засмеялась. Очень эффектная поза. Толстячок любезно протянул руку к бутылке, наполнил бокалы. Мама явно не в своей тарелке, толстячок — тоже. Может, Галино появление разрядит обстановку? Нет, нет... Она отошла от двери.

Все было ясно. Отец не пришел, а вместо себя прислал сотрудника. Передать деньги или просто свой горячий привет. Так бывало и раньше.

Галя вдруг повернулась и побежала прочь. Она чувствовала себя несчастной, заброшенной, покинутой. Совсем не нужен ей этот «отец»! Не нужен, и никогда она больше его не увидит. Никогда! Клятва!

Она бежала не оглядываясь. Это было предательство. Мама ждет, а она... Ну и пусть! Пусть ждет! Не надо жить иллюзиями! Она, Галка, к черту посылает всякие иллюзии. Клятва!

Галка бежала, потом ехала в автобусе, потом снова бежала. Дома сразу ткнулась мокрым лицом в «свой» угол. Тот, что с ободранными обоями. «Жалко маму, ох как жалко. И обидно. И стыдно!»

Потом Галка разделась и легла в постель.

Скоро пришла мама. Долго возилась у вешалки, вздыхала, оттирала бумажкой праздничные лакировки.

Заглянула в комнату, спросила веселым голосом:

— Галк! Ты что это не пришла? Я ждала, ждала, да уж и ждать перестала.

— Собрание было, — уткнувшись в подушку, пробурчала Галка. — Производственное. Я хотела уйти, да не отпустили...

— Жаль! — мама вздохнула, — Все было о'кей! Отец спрашивал о тебе, очень хотел тебя видеть... А ты что-то рано легла. Устала?

Галя не ответила.

— Эх ты... Ну, ничего, спи. Завтра рано вставать. Спи, коллега!

ЯСНОВИДЕЦ

Стянул перчатку — тугая, прилипла к ладони, и он долго дергал за длинные кожаные пальцы, прежде чем она слезла с руки.

Сейчас из-за угла появится троллейбус. Вот он. Далеко, номера не видать. Да это и неважно — там, за окошком водителя, табличка будет: «По маршруту 31». А номер троллейбуса двадцать восьмой.

Вот, так и есть: «По маршруту 31». Вагон будет полупустой. Возле окна там будет девушка с косичками короткими и толстыми, студентка. Она глядит в окно и думает стихами. Талантливая. Сейчас она думает:

Так хмелен этой осени запах,

Во все небо объятья раскинь,

Мой приятель от дурости запил,

Хоть положено пить от тоски...

Мягко подкатил троллейбус... Он ухватился за поручень, подтянулся. Р-раз! — за его спиной с треском захлопнулись дверцы.

Он нашарил в кармане пиджака пятак и бросил в щель кассы, оторвал билет. Троллейбус сильно качнуло, и он, чтобы не упасть, прислонился к стенке — складный круглолицый парень с короткой стрижкой. Внешность неприметная. Глаза вот только особые: внимательные и чуть застенчивые, большие, пристальные. Знает: девушка со светлыми косицами сойдет на следующей остановке. Так и не заметит его.

Она глядит в окно, на шоссе, по которому ветер гонит сухие листья, медленно несет листья...

Как блестят, как филигранны

Клены, склоны, сталь моста!

Все кусты и сады багряны;

И трефовая листва...

«Уже остановка! Ну что ж, будь счастлива... И тебе желаю, и ему, обоим вам... — думает он. — Впрочем, мои пожеланья тут ни при чем. Ты, может быть, скажешь:

И слезы с ресниц, как дождик частый,

И ярче спектра восторг возник.

А радуга — как подкова счастья

Для нас! Но только век ее — миг...

Но я не волшебник. Всего лишь неизвестный ясновидец. А ясновидцы в делах беспомощны. Известный поэт недаром написал:

С подарком он летел, пришел...

Но лишь записку там нашел,

Жонглер взглянул на дверь, вокруг,

И... плитка выпала из рук.

Нет. Не стану больше думать о тебе. И о нем. Забуду твое имя. Жаль...

Вот ты торопливо идешь по тротуару, усталая и юная, в техасах, в синем свитере, а троллейбус тронулся, мы поравнялись с тобой, обогнал и проехал мимо...

Там, возле Кировской, находится Союз ясновидцев. Знаешь, за метро, в кривом переулочке. А напротив — Областное общество баптистов. Смеешься? А между прочим, мы с тобой в одном институте учимся. Только ты на третьем курсе, а я — на пятом. Но мы незнакомы, и ты меня не знаешь. Хочешь, расскажу тебе обо всех в этом троллейбусе? Обо всех пассажирах?.. Ну так слушай.

Возьмем хотя бы эту старушку. Вон, слева сидит. Она библиотекаршей работает. А ровно тридцать два года назад была учительницей в школе, эвакуированной из одного городка.

Откуда я знаю? Да я же ясновидец... Ну, слушай. Вот она в классе, волосы — еще не седые — острижены в кружок, худая, усталая и резкая в движениях от истощения и бессонницы... Она с силой нажала на мел, списанный до половины. Вернее, съеденный. Не усмотрела раз, и ученики съели и растащили весь меловой запас, добрались и до последнего куска, который она припрятывала. В меле, говорят, есть нужные вещества... Полкуска ей все же удалось спасти, и теперь она всегда его при себе держит, в кармане ватника.

Мел глухо стучит о доску, крошится, слова еле видны на ее потускневшей, исцарапанной поверхности. Она торопливо пишет: «Словарь»...

— Бах-х...

Глухое бабаханье... Где-то бомбят... Фронт подступает все ближе.

Буквы получаются узкие, острые, теснят друг друга, словно толпа беженцев под бомбежкой. Буквы падают вперед. Издали это похоже на запись кардиограммы.

Она оборачивается и глядит в угол куда-то — тряпку ищет. А тряпка — на батарее. Вот она увидела, подошла к батарее — высокая, худая, в огромных мужских валенках, наверно, от этого походка ее кажется такой нелепой, утиной. Сзади — хруст. Оглянулась — мел исчез. Она его по оплошности на стол положила. Смотрит на класс: неподвижны лица детей, серые и опухшие. Лишь тихое похрустывание — неизвестно откуда...

Прости, тебе тоскливо от моих слов. Прости.

О чем же еще рассказать? Снова о ней? Ну, теперь ей хорошо, в библиотеке работает. Вот слушай.

Хлопнула дверь. Сквозняк пробежал по комнате, швырнул на пол газету. Надежда Александровна, так эту старушку зовут, с трудом наклонилась, потянулась за ней, — газета шевельнулась, выгнулась, как живая, и отползла, сухо шелестя. И тут в ногах возникла знакомая боль, мелкая, острая, словно множество мелких осколков впились в сосуды ног. Как всегда, боль сначала скрутила пальцы ног, затем затихла, и вдруг клубком заворочалась в ступнях, пошла разматываться выше, поползла в колени, в поясницу...

— Ох ты, господи, — разогнулась она осторожно, и только тут заметила рядом с собой девочку.

Невольно залюбовалась свежим ее лицом, длинными ресницами, красивой стрижкой. Сколько ей лет? Двенадцать, не больше. Модные брючки в красно-синюю клетку, яркий свитер. Девочка нетерпеливо сказала :