История целибата - Элизабет Эбботт

Несмотря на скудость их припасов, случалось, что монахов грабили голодные странники. Один из отшельников держал в пещере для охраны своих нищенских пожитков двух змей. Нередко у святых отцов были значительные запасы хлеба – известны случаи, когда у них хранился запас на шесть и даже на двенадцать месяцев. Они накапливали его в таких количествах из-за того, что редко бывали среди людей.

Иоанн Кассиан оставил пространные и подробные описания повседневной жизни святых отцов, в частности их питания, на основании чего Алин Руссель подсчитала калорийность потреблявшейся ими пищи. Во время праздничной трапезы, устраивавшейся, когда встречались два одиноких монаха, на каждого из них приходились следующие продукты: два куска хлеба весом в один римский фунт (327 граммов), капля масла, пять печеных горошин, три оливки, две сливы и один сушеный инжир. Вместе это составляло около 1000 калорий, и крестьяне, включая тех, кто становился отшельником, считали такую трапезу кулинарным излишеством. Обычная трапеза могла составлять такое же количество хлеба, соль и разные корни или дикие травы, которых едва ли было достаточно, чтобы поддержать взрослых мужчин, несмотря на их малоподвижный образ жизни, проводимой за плетением корзин или выполнением других однообразных задач, медитацией, сбором продуктов питания и воды, но, прежде всего, – в молитве.

Логическим следствием такого образа жизни являлся вопрос о сексуальности и ее подавлении – великой цели, которую ставили перед собой святые отцы. Кассиан полагал, что при двух кусках хлеба в день для достижения сексуальной непорочности потребуется шесть месяцев. Руссель с этим согласилась, сопоставив утверждение Кассиана с проводившимся в Соединенных Штатах во время войны экспериментом, связанным с влиянием недоедания на мужскую сексуальность. Тридцать два мужчины сознательно снизили калорийность дневного питания с 1700 до 1400 калорий и сохраняли этот уровень на протяжении шести месяцев. К концу этого периода они сильно похудели, а их сексуальность значительно снизилась: они больше не испытывали полового влечения, не видели эротических снов, у них прекратились ночные семяизвержения. Таким образом, результаты эксперимента подтвердили правоту Кассиана[215]. Оказалось, что голод питает целомудрие.

Самым страшным врагом святых отцов была похоть, насылаемая дьяволом, а аскетизм, в частности недоедание в сочетании с бессонницей, составлял самое страшное оружие для борьбы с зовом плоти. Эротические видения с женщинами были не единственным проявлением сексуальной греховности. Другим очевидным грехом была мастурбация, а для многих и ночные семяизвержения. Как предупреждал один из святых отцов, монахи должны были «преодолевать пределы законов природы», укрощая плоть и тем самым предотвращая скопление избыточного семени. Суть проблемы заключалась в том, чтобы соблюдать продолжительный пост, иначе вполне могли возникать эротические порывы[216]. Однако не все считали, что ночные семяизвержения являются грехом. Некоторые мыслители говорили, что они происходят без участия воображения, бессознательно, и потому представляют собой естественное явление.

И аскеты, и врачи полагали, что сперма возникает вследствие переизбытка пищи, а средством, способствующим ее уменьшению, являются пост и усыхание тела. Чем более истощенным становится тело, тем это лучше для души. К продуктам, помогавшим его иссушать, относились чечевица, соленые оливки, инжир, виноград и сливы, соль, соленая рыба, рассол и уксус, лук-порей и печеный горох. Еда должна была быть сырой и холодной, чтобы охлаждать жар тела, приводивший к возбуждению чувственности. Излишество жидкости тоже составляло проблему, поскольку наполнение мочевого пузыря стимулировало другие органы. Здесь умеренность тоже была лучше изобилия.

Поэтому в борьбе за существование святой отец должен был хранить в своей примитивной келье продукты питания для духовных потребностей, которые налагали на него определенные ограничения. В углу был сложен запас сухих, потерявших вкус буханок хлеба, поддерживавших его существование, полученных в награду за тяжелую ручную работу. И, поскольку он всегда испытывал голод, этот сухой и твердый хлеб должен был время от времени вызывать в нем такое же искушение, как грезы о нагих, манящих женщинах.

Иногда случалось так, что долгие годы укрощения плоти и плотских стремлений – пост, молитвы, еда, бессонница – доводили святых отцов до срыва, который получил название адиафория[217]. Они уходили из своих тесных келий и бродили по пустыне, искали и собирали сочные травы, ели их, жадно высасывая соки, пытаясь избавиться от приступов боли, вызванной постоянным чувством голода, упорной и однообразной работой, а также медленным течением их одинокой жизни. На самом деле состояние адиафории беспокоило святых отцов даже больше, чем эротические фантазии, больше сексуальных прегрешений, которые они порой подмечали у других, а иногда сами не могли от них удержаться.

Порой эти искушения и прегрешения бывали весьма значительными. Мы не знаем, сколько святых отцов терзались из-за непроизвольных ночных семяизвержений или не могли устоять против искушения мастурбации[218]. Но из-за того, что страсть была такой сильной, а возможности для ее удовлетворения такими редкими, грехи были тяжкими. Женщины в тех краях иногда появлялись: они приходили с кочевниками или группами, искавшими своих братьев, отцов, мужей, ставших монахами, бывали там семьи, скрывавшиеся от налогов, а также авантюристки-куртизанки, спорившие на деньги, что смогут совратить святых отцов. Но шлюхи в этом плане переусердствовали. Для некоторых отшельников сам вид женщин после двадцати лет отсутствия общения с ними подавлял их моральные устои настолько, что они отчаивались в вечной любви к одному лишь Господу.

Некоторые из них шли дальше пустых мечтаний. Одну молодую девушку соблазнили на берегу реки в зарослях тростника, где несколько святых отцов не устояли перед folie а deux[219] и решили, что им надо заняться любовью[220]. Другой хворый и старый человек ушел от святых отцов, с которыми был связан, чтобы не быть им обузой. Они предупреждали его об опасности искушений, но он заверил их в том, что тело его уже умерло. Однако в селении оно вдруг ожило, и он обрюхатил дочь приютившего его доброго человека. Позже она отдала ему их ребенка, чтобы он заботился о младенце в пустыне. На самом деле так много святых отцов блудило с доступными женщинами, что их нередко делали козлами отпущения, обвиняя в нежелательных беременностях.

Отец Макарий[221] рассказал поучительную историю о деревенской девушке. Обнаружив, что забеременела, она обвинила в этом его, а не своего любовника. Разгневанные жители селения взяли отшельника под стражу, подвесили ему на шею закопченные горшки и, избивая, провели по селению с криками: «Этот монах обесчестил нашу девственницу, ловите его, хватайте»[222]. Такие обвинения – иногда ложные, иногда правдивые – стали настолько обычным делом, что святые отцы прекращали торговать с сельскими тружениками, женщины которых одновременно были и соблазнительницами, и жертвами.

Похоть была плохим товарищем и еще худшим врагом. Один старый монах по имени Пахон признался пришельцу, что за сорок лет, проведенных в пустыне, он не излечился от зова плоти, и каждую ночь в возрасте от пятидесяти до семидесяти лет его изводили непристойные мысли. Другой старец также признался в том, что каждый день его обуревали «одни и те же отвратительные чувства и желания»[223].

Большая часть святых отцов претерпевала муки от похотливых мыслей и желаний, но противилась им любыми средствами, вплоть до нанесения себе увечий и умерщвления плоти. Ради сохранения целибата некоторые отваживались на отчаянные поступки. Аммоний[224] прижигал свою плоть докрасна раскаленным железом, чтобы избавиться от плотских страстей. Старец Пахон не побоялся пойти к логову гиены, где ждал смерти, а рядом с половыми органами помещал ядовитую змею. Монах Евагрий[225], влюбленный в знатную женщину, пытался заморозить свои желания, погружаясь в колодец с ледяной водой. Святой отец, одержимый воспоминаниями о прекрасной даме, изобретал самые изуверские методы борьбы с похотью, какие только можно себе представить. После того как кто-то сказал ему, что эта женщина умерла, он отправился к месту ее смерти и коснулся своим плащом ее разлагавшегося тела. Он бережно хранил этот плащ, чтобы смрад гниения подавлял его навязчивые мысли о красоте возлюбленной. Евагрий скончался в возрасте пятидесяти четырех лет, причем последние три года зов плоти его больше не мучил.