Свет мира - Халлдор Лакснесс

— Не думаю, что утонуть — такое уж большое счастье, — поразмыслив, сказал юноша.

— Я не желаю, чтобы на моих шхунах были крысы, — заявил крупный землевладелец Гисли.

Старуха назвала скальда бестолковым и продолжала твердить свое.

— Да, утонуть — это счастье! Утонуть — это легкая смерть, — говорила она. — Тот, кто потерял своих близких в море, должен благодарить Господа, это куда лучше, чем видеть, как молодежь мучается на суше; вот, например, у моей дочери прямо на глазах дети тают от чахотки. Я потеряла троих сыновей в море, это были здоровенные парни, настоящие викинги, и все же я никогда не была в числе тех, кто утверждал, что шхуны государственного советника текут больше, чем все остальные. Я хорошо помню, как про шхуну «Юлиана», которая принадлежала Товариществу по Экономическому Возрождению, все говорили, что она никогда не утонет, а она взяла да и утонула вместе с моим зятем Йоуном, дочь осталась одна с семью ребятишками. Нет, нет, мне повезло не меньше, чем любой другой женщине в нашем поселке, даже больше. Все обернулось к лучшему. Бог посылает мне троих, а иногда и четверых бедняжек взамен сыновей, которых я потеряла. Но тебя я не могу оставить здесь, раз ты в состоянии сам одеваться; приход обязан заботиться только о тех, кто совсем не встает с постели или, по крайней мере, хоть частично парализован.

— Большое тебе спасибо, — сказал скальд, у него перехватило горло, и он с трудом скрывал свою радость: Господи, ему можно отсюда уйти! Что бы там старуха ни говорила, что бы она ни называла счастьем, он слышал только один голос, кричавший в ужасе ему в уши: «Прочь, прочь отсюда!» Он вытащил из-под подушки свор узелок и протянул на прощанье старухе руку. Но попрощаться за руку с остальными обитателями этого дома у него не хватило духу. Прочь, прочь от этих лиц, от этой вони, прочь! Бывают такие видения, рядом с которыми даже самое страшное божество может показаться благообразным, не говоря уже о прекрасных богах, и эти видения могут захватить главное место в душе человека и всю жизнь жестоко тиранить его сознание; уродливые ужимки этих видений день и ночь будут маячить перед ним даже во время чудеснейших снов и, пока он жив, будут отравлять своей горькой злобой его самые благородные мысли. Прочь! Прочь! Юноша натыкался на стены и дверные косяки, словно бежал во сне, спасая свою жизнь.

Глава вторая

Он стоит под открытым небом. Правда, он свободен, но ведь свобода сама по себе — это еще не цель, и он не знает, какой ему выбрать путь; весь вопрос в том, существует ли вообще на свете какая-нибудь возможность выбора. Мало-помалу сердце его начинает биться спокойнее, но он по-прежнему стоит посреди дороги с узелком под мышкой и глядит по сторонам.

С другой стороны дороги кто-то окликает:

— Ты кто такой? — Это девушка, которая все еще стоит в дверях, прислонившись к одному косяку и упершись ногами в другой.

Кто он такой — у юноши язык застрял в горле. Трудный вопрос, когда-то он вроде и был кем-то — угол в комнате на чердаке, скошенный потолок, луч солнца, стихи Сигурдура Брейдфьорда. А теперь? Он не знал, кто он, да и ни один человек не знал этого.

— Я Оулавюр Каурасон, — ответил он, чтобы не показаться ей уж слишком глупым, но его ответ прозвучал неуверенно, и он тут же испытал угрызения совести, ибо ему показалось, что он не в праве употреблять по отношению к себе слово «я» или какое-нибудь другое, ему подобное. Сказать, что его зовут Льоусвикинг, значило бы выставить себя на посмешище и перед Богом и перед людьми, нет, это было просто немыслимо.

— Откуда ты? — спросила девушка.

— Говорят, что я родился в этом приходе, — ответил он. — А вообще-то я с хутора у Подножья.

— Ха-ха-ха! — залилась девушка. — Подножье! Никогда в жизни не слыхала ничего подобного! Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!

— Я несчастный больной бедняк, — сказал он в надежде, что она перестанет смеяться. Она перестала смеяться.

— Ты приехал сюда лечиться? — спросила она.

— Нет, меня сюда привезли.

Он не посмел рассказать такой смешливой девушке о чуде в Камбаре, ведь еще неизвестно, что такое чудо; например, старуха из дома по ту сторону дороги считает, что тут замешан дьявол; но пока он разглядывал эту веселую непосредственную девушку, стоявшую в дверях своего дома, ему вдруг пришло на ум, что в чуде к тому же есть еще что-то смешное и обидное, и он вспыхнул от стыда.

— Тебя привезли? — спросила девушка. — Кто привез? Ты, наверное, состоишь на попечении прихода?

— Да, к сожалению, — сказал он удрученно.

Ему было очень стыдно признаться в этом столь молодой и красивой девушке, но она не видела в таком обстоятельстве ничего зазорного, наоборот, она даже попыталась его утешить.

— Скоро мы все окажемся на попечении прихода, ха-ха-ха! — заявила она. — У тебя много братьев и сестер?

— Не знаю.

— Ха-ха-ха! Даже не знаешь сколько? У меня, к примеру, девять братьев и сестер, а у некоторых гораздо больше. Но вот матери у меня нет. А у тебя есть мать?

— Да, — ответил он твердо и холодно.

— Моя мать умерла, — сказала девушка, — она умерла в прошлом году. Ха-ха-ха!

Юноша не знал, как ему себя вести при этом неожиданном сообщении о смерти; может быть, следовало сказать, что у него тоже нет матери, ведь, в сущности, так оно и было, но мысли девушки молниеносно сменяли одна другую, и она тут же задала ему какой-то новый вопрос; безусловно, это была замечательная девушка и к тому же добрая душа.

— Что это у тебя под мышкой? — спросила она.

— Мои вещи.

— Ботинки, да?

— Нет, — ответил он, — у меня нет других ботинок, кроме вот этих старых, что на мне.

— У меня тоже нет других туфель, — сказала она и подрыгала в воздухе сначала одной ногой, потом другой, чтобы показать ему, какие у нее плохие туфли; действительно, туфли были старые и дырявые, хотя когда-то это были нарядные датские туфли. Зато ноги у нее были молодые, чуть кривоватые, с круглыми и крепкими коленями. Юноша никогда еще не видел женской ноги выше колена, и, хотя туфли на девушке были стоптанные, он с восхищением смотрел, как она дрыгает ногами.

— Будем надеяться, что им удастся летом продать поселок со всем его имуществом, — сказала она, одернув платье.

— Какой поселок? О каком имуществе ты говоришь? — спросил он и невольно крепче прижал к себе сверток.

— Этот поселок, — ответила она.

— А других поселков здесь нет? — спросил он.

— Есть, но я говорю про наш поселок, — объяснила она. — Некоторые считают, что если они его продадут, то жизнь у нас наладится.

— А разве здесь так плохо? — спросил он. — Чем именно плохо?

— Видишь вот ту ржавую посудину, что стоит на рейде? Это наш траулер «Нуми». Его описали за долги Товарищества по Экономическому Возрождению, разумеется, как раз тогда, когда он готовился выйти в море на лов, так что пользы нам от него в этом году будет столько же, сколько и раньше. А шхуна «Юлиана», как известно, потонула еще в позапрошлом году. Государственный советник сбежал в Данию, рыба отсюда ушла, во всяком случае, сельдь не показывалась здесь с тех пор, как я себя помню, а Товарищество по Экономическому Возрождению — это очередная блажь Пьетура Три Лошади, не хочу выражаться слишком грубо при незнакомом человеке. Весной в поселке не было никакой работы, кроме этих несчастных правительственных камней, а их на всех не хватает.

— Правительственных камней? — тупо переспросил юноша, решительно не понимая, о чем она говорит.

— Это у нас их называют правительственными камнями, — объяснила девушка. — Их таскают вот уже три года. Правительство нанимает людей, чтобы таскать эти камни.

— А что это за правительство? — поинтересовался юноша.

— Да все то же дурацкое правительство. То самое, которое всегда у нас было, правительство богачей, важных господ, вообще всех там в столице, у кого есть деньги. Неужели ты так мало знаешь, что не слышал даже о правительстве? Я хоть знаю, что эти камни называются правительственными и что лежат они там на берегу, недалеко от пристани; мой отец таскает эти камни, чтобы уплатить долг за продукты, полученные от Товарищества по Экономическому Возрождению. Некоторые говорят, что в конце концов у нас все-таки построят порт, только, по-моему, корабли, что будут приходить в этот порт, находятся там же, где и мои новые туфли, в которых я собираюсь осенью пойти на кладбищенский бал. Ха-ха-ха! Огород у них получится, а не порт. Ты умеешь танцевать?

— Нет, к сожалению.

— Ты обязательно должен научиться танцевать, — сказала она. — На свете нет ничего, что могло бы сравниться с танцами. А какую я чудесную песенку выучила на прошлогоднем кладбищенском балу!

И она запела:

Если бы у Гроа были туфельки.Туфельки, туфельки,Был бы ремешок у Гроа тоненький,Словно у куколки.Туфельки, туфельки,Если бы у Гроа были туфельки, —Был бы ремешок у Гроа тоненький,Словно у траллялля!

— Ой, а вон и сам староста! — В ту же секунду она оказалась в доме, и дверь за ней захлопнулась, а юноша остался стоять на дороге.