Свет мира - Халлдор Лакснесс

— Это правда, что ты сватался к какой-то женщине? Фу, как не стыдно!

Он сильно покраснел, другого ответа она не получила, язык его словно присох к гортани. Она откинула с его лба рыжие волосы и спросила:

— Сколько же тебе лет?

— Уже семнадцать.

— Ну, это неважно. Все равно нехорошо. Мы должны быть духовно зрелыми, чтобы войти в соприкосновение с истинными токами. Мы должны бороться за победу добра. Должны пожертвовать всем ради благородства нашей души. Мы должны молиться. Должны увидеть свет. Послушай, а что тебе Реймар рассказывал обо мне сегодня в горах?

— Он сказал, что к тебе сватались в письмах шесть женихов.

— Врет он все, козел проклятый, сам кормится в Свидинсвике за счет прихода вместе со своей старухой и ребятишками, не говоря уже обо всех его побочных детях. Это он сам написал мне все шесть писем, только хоть он и умеет кропать стишки, тут у него ничего не выгорит. Надо быть великим скальдом, если хочешь поспать под одним одеялом с малюткой Тоурунн из Камбара.

И она опять, задумавшись, спела куплет вальса, а потом сказала:

— Вообще-то мы с Фридриком скоро поедем на юг и купим там дом.

Она мечтательно вглядывалась в весеннюю ночь, говоря с юношей словно издалека и напевая между фразами отрывки вальса.

— Я получаю деньги от умирающих со всех концов страны, они пишут мне и просят прислать им Фридрика, они описывают подробно местонахождение своего дома и комнату, где они лежат, чтобы Фридрик не заблудился, и шлют мне горы денег, банкноты, серебро и даже золото. Ты приедешь в мой дом на юге?

И она снова погладила его по волосам.

— Благодарю тебя от всего сердца, — сказал он, ему хотелось лишь одного, чтобы она продолжала петь, говорить и сидеть рядом с ним. Как чудесно было жить, слушая ее голос, держа ее руку, позволяя ей гладить его волосы, чувствуя те самые, истинные токи и видя в ее глазах отражение дома в столице. Никогда еще ни в чьем присутствии он не чувствовал себя так легко и свободно.

— Знаешь, почему я глажу твои волосы? — спросила она.

— Нет.

— Потому что на твоих волосах золотая пыль.

— Золотая пыль? — переспросил он с изумлением и покраснел. Заметив это, она оживилась, чуть не рассмеялась и спросила:

— Хочешь, я расскажу тебе историю о цветке и золотой пыли?

— Да, — прошептал он.

— Это случилось, — начала она, — зимой, на Рождество, спустя примерно три месяца после того, как Фридрик впервые через мое посредничество совершил чудо. Одна превосходная женщина на севере, очень богатая, тяжело болела и должна была умереть. Она страдала какой-то ужасной таинственной болезнью и уже много лет была прикована к постели, она обращалась к самым знаменитым врачам, в стране не было мало-мальски знаменитого врача, который не обследовал бы ее, но никто не мог сказать ей, чем она больна; были испробованы всевозможные лекарства, какие только существуют на свете, из самых разных аптек, а бедной женщине становилось хуже и хуже; и вот наконец все врачи отказались от нее и самый главный врач Исландии выдал ей письменное свидетельство, в котором говорилось, что жить ей осталось три месяца и ни дня больше. Вот ей остался уже только один месяц, попробуй представить себя на ее месте, один-единственный месяц, и вдруг она случайно услышала обо мне, Тоурунн из Камбара, и о моем друге лекаре Фридрике. Она подумала, что раз уж она испробовала все средства, то она может испробовать и нас тоже, повредить ей мы не сможем. И вот она присылает мне письмо с подробнейшим описанием хутора, где она живет, всего прихода, к которому относится хутор, с рисунком самых высоких окрестных гор, чтобы Фридрик мог лучше ориентироваться в той местности и не попал случайно в другую округу. К сожалению, я потеряла описание того прихода, это был один из самых больших и богатых походов на севере, где все люди ученые и у всех всего вдоволь. У нее у самой был новомоднейший дом с трубами отдельно для чистой и для грязной воды, так что не надо было таскать воду в дом, не говоря уже об этих проклятых помоях. Плита у нее тоже была сделана по последней моде. А как ты думаешь, что было вложено в конверт? Банковский чек, два банковских чека, вот не сойти мне с этого места! Ну я, конечно, сразу же отправилась к Фридрику и описала ему и ее хутор и приход, а спала она в большой комнате наверху, и, если я правильно помню, двери были расположены справа, а окно выходило на крышу с западной стороны, это она писала на тот случай, если бы Фридрику захотелось явиться к ней с крыши. Фридрик, конечно, просил передать ей привет и назначил ночь, когда он собирается явиться к ней, и просил, чтобы двери и окна оставались открытыми. Разумеется, Фридрик сразу же установил, что у нее за болезнь. А были у нее сразу и рак и туберкулез. Но поскольку обе болезни находились уже в такой стадии, что нельзя было лечить их по отдельности, Фридрик сказал, что не видит иного выхода, как прибегнуть к сложному опыту с токами, чтобы пересадить туберкулез на рак в надежде, что рак от него погибнет. И вот в ночь на двадцать восьмое декабря прошлого года в половине четвертого утра он именно таким образом и вылечил эту женщину. Как это произошло, никто не знает, женщина рассказывала только, что она вдруг проснулась от странного тока, пронизавшего все ее тело, и тут же ее начала бить страшная дрожь. Ей казалось, что все внутри у нее переворачивается, но она никого не видела возле себя. Никто, кроме меня, не может видеть Фридрика, но тебе я расскажу, как он выглядит, потому что ты — это ты. У него черные глаза, темные, закрученные кверху усы. на голове фуражка, одет он всегда в синий шевиотовый костюм, и на нем начищенные до блеска ботинки, а еще на указательном пальце он носит перстень с драгоценным камнем в тысячу крон. Больше женщина ничего не помнит, что с ней было, она заснула, и все. Утром двадцать восьмого декабря обитатели хутора проснулись и хотели сварить кофе, а была страшнейшая метель, какие бывают только на севере, мороз пронизывал до костей: так что же, ты думаешь, случилось с этой осужденной на смерть женщиной? Она сидела в своей кровати совершенно здоровая со счастливой улыбкой на губах и держала в руке чудесный, только что распустившийся весенний цветок, а на его лепестках была золотая пыль.

Тоурунн из Камбара закрыла г паза, откинула голову назад, прижала руки к груди и шепотом повторила:

— А на его лепестках была золотая пыль.

Некоторое время она сидела в молчаливом восторге, закрыв глаза и прижав руки к груди, наконец она снова открыла глаза, взглянула на юношу и сказала:

— Подожди немного, дружочек, я пойду и поговорю с ним.

И вот он лежит один в комнате напротив чудной фарфоровой собачки, и, пока таинственные силы совещаются, жизнь его покоится на чаше весов, а из кухни доносится аромат горячих блинчиков и веселый смех.

Через минуту Тоурунн вернулась, неся поднос с дымящимися блинчиками и большую бутылку, на донышке которой было немного лекарства. Ни кофе, ни молока она не принесла. Она осторожно поставила поднос на стол, посмотрела на юношу со своей многозначительной улыбкой, блеснув глазами — этот блеск напомнил ему отражение света в стекле, — и уверенно сказала:

— Больше тебе нечего бояться, твои носилки останутся здесь. Фридрик считает, что ему нет необходимости приходить самому. Он велел тебе выпить это лекарство. И передал мне для тебя токи.

Она взяла большую бутылку с лекарством, наклонила ее осторожно и начала капать в чайную ложку, тщательно отсчитывая капли, на бутылке была наклеена бумажка, а на бумажке большими печатными буквами было написано: «Борная кислота».

Потом Тоурунн с улыбкой подошла к нему и дала ему выпить лекарство.

— Теперь ложись, сейчас начнет действовать лекарство, — сказала она, — а потом получишь токи.

Не успел он выпить, как уже почувствовал действие лекарства. Оно дало ему неведомые раньше силы, которые волнами прокатились по его телу от самых глубин сердца до нервных окончаний кожи и наполнили его душу необычайной радостью. А девушка уже сидела рядом с ним, закрыв глаза, откинув назад голову и положив кончики пальцев ему на виски. С каждым мгновением ему становилось легче и легче, чужая неведомая сила входила в его земную оболочку и заставляла ее светиться.

— Чувствуешь токи? — спросила Тоурунн из Камбара, и ее пальцы дрогнули у него на висках. — Вот они появляются. Чувствуешь дрожь?

Оулавюр ясно ощущал трепет, исходивший от ее дрожавших пальцев, он становился все сильнее и сильнее, пока наконец ее всю не начала бить дрожь и руки не перестали ей повиноваться. Вскоре эта дрожь передалась и юноше, и вот уже их обоих с головы до ног, словно листок на ветру, била дрожь, какая-то сила приковала их друг к другу. На мгновение ему показалось, что они уже никогда не смогут разъединиться, разум юноши мутился все больше и больше и грозил совсем раствориться в этой бессмысленной дрожи.