И оживут слова (СИ) - Способина Наталья "Ledi Fiona"

У ворот нас прикрыли еще несколькими щитами. Я почувствовала себя винтиком, выпавшим из механизма: настолько слаженно здесь действовали все кроме меня. Я в кого-то врезалась, обо что-то больно ударилась предплечьем, но мы даже не замедлили движения. Стоило нам оказаться за воротами, как Альгидрас оттащил меня в сторону, словно куклу впихнул в руки первого попавшегося воина и с криком «Головой отвечаешь!» бросился назад.

Воин попытался возразить, но возражать было уже некому. Мне и новоявленному охраннику оставалось только смотреть вслед невысокой фигуре, на миг задержавшейся у калитки. Со стены раздалось:

— Олег!

Альгидрас вскинул голову, перехватил брошенный ему лук и в доли секунды закинул на плечо, пока другой воин пристраивал на его плече колчан со стрелами. Мне это напомнило не то Олимпийские игры, не то «Формулу-1». Только в спортивных состязаниях не летают настоящие стрелы. За воротами по-прежнему слышались крики.

— Вышли! — раздалось сверху.

— Кто? — не поняла я.

Мой охранник бросил на меня досадливый взгляд и ответил:

— Наши в море.

Я прикусила язык, решив не раздражать перевозбужденных боем мужчин.

— Олег-то успел? — спросил кто-то.

— Успел. Куда ж он денется?

— Воевода его за борт выкинет, — нервно пошутил кто-то. — Ясно же еще с прошлого раза наказал: на лодью ни ногой.

— А почему? — не утерпела я.

Все взгляды обратились ко мне. В мою голову пришла мысль, не спросила ли я о чем-то, о чем и так должна знать. Говоривший неохотно ответил:

— Бережет его воевода. Неужто не знаешь? Да и, правду сказать, какой из него воин? В ближнем-то бою.

Я почувствовала, как сердце сжимается. Внезапно вернулось головокружение и странное чувство пошатнувшейся реальности. Теперь все вокруг молчали, по-прежнему не отрывая от меня взглядов. В эту секунду мне в голову пришла мысль, что здесь нет Радимира, нет Альгидраса, нет Улеба. Никого из тех, кто мог бы меня защитить. Женщин и детей не было тоже. Видно, их всех разогнали при появлении опасности. Я подумала, что этим людям ничего не стоит сейчас меня убить… В конец концов, один раз со Всемилой это уже произошло. И заманил ее свой, один из воинов воеводы. Кто сказал, что здесь нет тех, кто при этом присутствовал или просто знал?

Мне стало страшно.

— Как узнала-то? — раздалось над ухом, и я, подскочив от неожиданности, обернулась к говорившему.

Воин возраста Улеба смотрел на меня в упор, но в его взгляде не было враждебности. Было что-то похожее на удивление и… Нет, я не могла определить.

— Узнала что?

— Что не Будимир это.

Я вмиг вспомнила свой окрик. Так вот почему все они так на меня смотрят.

— Увидела, — проговорила я, наблюдая, как настороженность сменяется… благодарностью. И в эту секунду я поняла, что кто бы ни погубил сестру Радимира, среди людей, находящихся здесь, врагов не было. Они любили воеводу, как отца, как брата. И сейчас были просто благодарны.

— У тебя кровь, — произнес мой охранник, указывая на разорванный рукав. Я запоздало вспомнила, как ударилась обо что-то прямо перед воротами.

Пожилой воин задрал мне рукав, обнажая кровоточащий порез.

— Стрелой зацепило.

Это донеслось до меня как через вату. Нервное напряжение наложилось на мою боязнь крови. Я почувствовала резкое головокружение, и последним, что я увидела перед тем, как красочно грохнуться в обморок, стало взволнованное лицо воина, назначенного мне в охрану. Того самого, который охранял дружинную избу в день, когда я прибегала туда к Радиму. Лицо это было бледным и по-прежнему покрытым подростковыми прыщами. А еще на нем был миллион веснушек.

— Как тебя зовут? — зачем-то спросила я.

— Боян, — удивленно ответил мальчишка, и меня накрыло темнотой.

Глава 11

День ото дня оставаясь за прочными стенами,

Слышать, как сердце бьется пойманной горлицей,

Знать, что вдали мир прорезан разящими стрелами,

И в ожиданьи беды старухою горбиться.

Губы кусать и заламывать руки до белого,

Думой взлетать над морем орлицею грозною,

Чтоб с высоты отыскать его милого, смелого

И ринуться вниз сквозь чужие ветра промозглые.

Камнем упасть и расправить крыла свои слабые,

Злую стрелу не пустить к его сердцу верному.

Только на миг стать безумною, вечною, храброю,

Вырвать все то, что отмерено злою мерою.

Только стена до небес и замки пудовые…

Веткой застынешь сломанной у околицы.

Будут стучать топоры, будут слезы вдовии,

Будут идти на костры бескрылые горлицы.

Я очнулась с жуткой головной болью и горечью во рту, оставленной травяными отварами. Несколько секунд я вглядывалась в полумрак комнаты и не могла понять, что не так. Потолок был другим. Тоже невысоким и деревянным, но определенно другим. И кровать была другой. За время своего пребывания здесь я успела привыкнуть к пуховой перине Всемилы. Эта же кровать была жестче. И пахла иначе. Нервно усмехнувшись, я решила, что это очередная реальность и я снова в другом мире. «Наша песня хороша — начинай сначала». Вот только второго раза я, пожалуй, не выдержу. Попробовав сесть, я едва не застонала — голова отозвалась резкой вспышкой боли, и меня замутило. Да что же со мной такое? Я вздохнула, осторожно оглядываясь по сторонам.

В комнате царил полумрак. Единственным источником света был фонарь, подвешенный в дальнем углу. Я поежилась, подумав, что, пожалуй, самый большой дискомфорт в Свири у меня вызывает как раз недостаток освещения. Как только заходит солнце, к темноте кроме «кромешная» другого слова и не подберешь. В домах, где источниками света являются только тусклые фонари да печи, сложно чувствовать себя комфортно. Это тебе не городская квартира, где то подсветка от будильника, то огонек телевизора, то таймер музыкального центра. Не говоря об уличных фонарях, свет от которых проникает почти в каждое окно. А здесь даже такая роскошь, как сумасшедшее звездное небо, которого никогда не увидишь в городе, являлась слабым утешением. Романтика романтикой, но в темноте мне было банально страшно. Вот и сейчас я с тоской оглядывала комнату, понимая, что нахожусь здесь впервые.

В чужом доме… ночью… Чудненько. Ночью? Я вскочила, превозмогая боль, и наткнулась босыми ступнями на шерстяные тапки, кем-то заботливо оставленные у кровати. Наспех сунула в них ноги, поджав пальцы, когда ступни закололо. В памяти вспышкой промелькнули события прошедшего дня. Берег, лодья князя, стрела, вонзившаяся в плечо Радима, Альгидрас, утащивший меня прочь от берега… Я почувствовала, как сердце леденеет от страха. Радим отправил меня в безопасное место, под прикрытие стен, Альгидрас благополучно меня туда доставил, но сами-то они остались там, за этим чертовыми стенами, где в воздухе свистят злые стрелы. И как бы сюрреалистично это не звучало, но любая из этих стрел могла… стать смертельной. То есть их вполне по-настоящему могли убить. Более того, пытались это сделать на моих глазах.

Прижав правую ладонь ко рту, левой я оперлась на спинку кровати и почувствовала резкую боль в предплечье. Тут же вспомнились слова старого дружинника: «Стрелой зацепило». Меня зацепило стрелой. Сама фраза звучало странно. Будто не по-настоящему. Я посмотрела на раненую руку. Ожидала увидеть окровавленный и разорванный рукав, внутренне готовясь к приступу тошноты, но на мне было надето другое платье: рукав был целым, а вышивка ничем не напоминала ту, что заставила отшатнуться Альгидраса. Задрав рукав, я обнаружила на запястье аккуратную повязку.

Направившись к двери, я постаралась отвлечься от сильного жжения под повязкой. Ворот платья сполз с плеча, и я потянула его вверх, отметив, что наряд мне явно не по размеру. Нехорошая какая-то традиция — оказываться переодетой неизвестно кем после потери сознания. Одновременно произошли две вещи: я увидела резьбу над дверью и услышала за ней приглушенный голос Златы. Все сразу встало на свои места. Дом Радимира находился ближе к городским воротам, чем дом Добронеги. Логично, что меня отнесли сюда. Оставалось надеяться, что появление бессознательного тела не слишком испугало Злату и что Добронеге не добавилось дополнительных волнений — она и так с утра была сама не своя.