И оживут слова (СИ) - Способина Наталья "Ledi Fiona"

— О князе Любиме? — быстро спросила я.

Добронега кивнула и пристально на меня посмотрела. Я напряглась, чувствуя в вопросе подвох.

— Он… князь этих земель. И Радим у него на службе. И он подарил Свирь отцу, — я чуть не добавила «Радима», но вспомнила, что Всеслав был и Всемилиным отцом.

— Не он подарил — его отец, — откликнулась Добронега. — Да не о том я, дочка. Князь отдал Златку за Радима, чтобы власть здесь укрепить, верность его подтвердить. Хотя куда уж верней Радимушки? — Добронега на миг замолчала.

Я нетерпеливо кивнула.

— У него шестеро детей, да все в укрепление союзов розданы.

— Это разумно, — ответила я, чтобы что-то сказать.

Добронега странно посмотрела на меня и вдруг проговорила:

— Помнишь-то, что сама просватана?

И я вспомнила. Желудок нехорошо сжался. Как у меня из головы могло вылететь, что Всемила просватана за княжеского сына?! Ведь Злата же упоминала! До этого момента я как-то не соотносила себя и Всемилу настолько, а тут вдруг поняла, что, если ничего не изменится, мне… придется выйти замуж неизвестно за кого? Я вспомнила, что Всемиле не понравился суженый и она надеялась уговорить брата отменить свадьбу, и сжала виски руками.

— Он едет с сыном?

— Никто не знает. Вчера вести пришли, что скоро ждать, а когда, с кем, неведомо.

Я медленно встала, подошла к котлу, накрыла его крышкой, двигаясь точно во сне. Что делать? Оказывается, все эти дни я жила припеваючи. Теперь же, когда Добронега озвучила факт просватанности Всемилы, я по-настоящему испугалась. Испугалась до дрожи в коленях. И сразу на меня нахлынули миллион «а если». А если я так и останусь здесь навсегда? А если мне вправду придется выйти замуж неизвестно за кого? А если…

Сама мысль была настолько абсурдной, что поразила меня больше, чем вся ситуация с моим появлением здесь.

— Но почему? У Радима и Златы уже есть… союз. Зачем я?

Добронега вздохнула так, словно разговор причинял ей боль.

— Союз-то союз. Только те союзы ради детей заключаются. А Златку с Радимушкой Мать-рожаница до сих пор своей милостью обходит.

Мне стало нехорошо, а Добронега продолжила:

— Да через тебя, дочка, верность Радимова еще крепче будет. Тут он уж никакого указа княжеского не ослушается.

Добронега снова вздохнула, теребя край фартука.

— Он мне не нравится, — чужим голосом проговорила я, повторяя мысли Всемилы.

Добронега подошла ко мне и крепко меня обняла. Я прижалась к ней изо всех сил и вдруг отчетливо поняла, что надежды Всемилы на отмену свадьбы были нелепыми и детскими. Просто потому, что сама она была взбалмошной и ветреной, и считала, что жизнь похожа на сказку. А то, что Радим с детства во всем ей потакал, привело к тому, что она не воспринимала трудности всерьез. Я тоже пока многого не понимала, но даже мне было ясно, что здесь в конечном итоге все решает тот, у кого больше власти, а все остальные просто повинуются. Например, в Свири прослеживалась четкая иерархия. Приказы Радима не обсуждались, хотя несогласные с ними и были. Спорил с воеводой и вовсе один Альгидрас. Даже Улеб мог лишь что-то по-отечески посоветовать, но далеко не всегда Радимир его слушал. С Альгидрасом же, как я поняла, спорил до хрипоты, но нередко соглашался.

Значит, князь фактически хочет получить в заложницы сестру Радимира, чтобы навсегда приручить воеводу Свири. Радим как-то дал понять, что его верность не абсолютна? Или же Свирь настолько ценна, что князь перестраховывается, а для этого и сына не жалко? Я зажмурилась. И что мне делать в этой ситуации? Как вести себя?

— Ничего, дочка, — негромко проговорила Добронега. — Все образуется.

Я кивнула. Мы обе понимали, что она просто успокаивает себя и меня. Ничего не образуется.

В тот день князь так и не приехал, а я так измотала себя бесплодным ожиданием, что к вечеру мне уже настолько было плевать на собственное будущее, что я даже решилась подойти к Серому. После того, как он поранил Альгидраса, я уже пыталась с ним подружиться, но мои первые шаги навстречу в виде большой кости, миски с молоком и куска хлеба остались непонятыми. При каждом моем появлении шерсть на загривке Серого вставала дыбом, а верхняя губа приподнималась, обнажая крепкие зубы. Он не рычал — просто скалился, но от этого оскала хотелось убежать в дом и подпереть дверь изнутри. Мне никогда не удавалось ладить с собаками. Я не понимала, что у них на уме и почему иногда виляние хвостом в доли секунды может смениться рыком.

Не знаю, как долго бы еще я обходила собачью будку стороной, но в тот вечер я слишком накрутила себя и слишком устала. И вот в таком подавленно-хандрящем настроении я отправилась на очередной сеанс налаживания отношений с Серым.

Серый меланхолично помахивал хвостом, устроившись в большой яме, вырытой им, судя по его виду, собственноручно. Я задумалась: уместно ли к собаке применить слово «собственноручно» или правильнее будет «собственнолапно»? Пока мой мозг был занят филологическими изысканиями, голова Серого приподнялась, и розовый язык быстро облизал покрытый землей нос.

— Привет, — сказала я. — Давай наконец с тобой подружимся.

Серый навострил уши, но впервые не оскалился. Я присела на бревно чуть поодаль и разгладила длинную юбку.

— Понимаешь, я не виновата в том, что попала сюда. Я понятия не имею, как это случилось. И ты даже представить себе не можешь, как мне хочется вернуться, — я почувствовала, как горло перехватило, и подняла лицо к небу, цепляясь взглядом за розовеющие облака. — Мне страшно здесь, Серый… Вот вчера еще не было так страшно, а сегодня… Меня ждет неизвестно что. Понимаешь? Здесь мне все чужое. И я вообще никому не нужна. То есть нужна, но не я. А дома я нужна. Наверное. У меня там родители, друзья, интересная работа… Там дом!

Я говорила все это и отчетливо понимала, что мир, о котором я рассказываю Серому, сейчас даже мне самой кажется призрачным и ненастоящим. Словно это он был когда-то придуман, а настоящий — вот этот. Я посмотрела на настороженного пса, неотрывно следящего за мной, словно он и вправду понимал, о чем я ему рассказываю, и вздохнула:

— Ждешь хозяйку? Да?

Серый тревожно повел ушами и понюхал воздух.

— Или уже не ждешь? Говорят, собаки чувствуют, когда что-то случается. Ты чувствуешь, да? Сразу понял, что ее нет?

Пес опустил голову, пристроив морду на вытянутые лапы, прижал уши и вдруг заскулил. Тоненький жалобный звук, казалось, никак не мог исходить от этого огромного зверя. Тем страшнее он звучал в предзакатном воздухе. Словно реквием по всему, что уже никогда не случится. Я зажмурилась, борясь с желанием зажать уши. Значит, не врут те, кто рассказывает душещипательные истории про преданность и верность. Значит, собаки все понимают и все чувствуют. Я сглотнула, почувствовав комок в горле. Так плохо мне не было даже в ту минуту, когда я впервые смотрела в глаза Радиму и понимала, что он обманывается, продолжая любить ту, которой уже нет. Серый не обманывался. Он знал. И я почувствовала вину.

— Ты прости меня, что так получилось, — попросила я пса.

Казалось, он понял. Он вдруг встал и встряхнулся: пыль разлетелась в разные стороны. На меня, не мигая, уставились синие глаза. В них не было злости, не было ярости. Только нечеловеческая тоска.

— Серый… Серенький… Ты прости, — повторила я и, повинуясь какому-то порыву, шагнула навстречу зверю.

Мохнатые уши шевельнулись, прижимаясь к голове, но я не остановилась. Я все время задавалась вопросом, похож ли мой голос на голос Всемилы. И, кажется, в эту минуту получила ответ. Серый понимал, что перед ним другой человек. Об этом говорили его обоняние, зрение, но слух подводил. Я вспомнила, что собакам нельзя показывать страх. Но в тот момент я не боялась. Мелькнула шальная мысль, что он с легкостью может перегрызть мне горло, но почему-то я знала, что этого не произойдет. А если и произойдет, ну что ж… Все закончится. Сегодня мне почти этого хотелось.

Моя рука коснулась жесткой шерсти, я почти физически ощутила напряжение Серого. Но ничего не произошло. Влажный нос ткнулся мне в руку, испачкав землей. Я запустила пальцы в густую шерсть, негромко приговаривая что-то. Серый поднял морду. Он не признал меня хозяйкой, но мне показалось, что в тот миг мы друг друга поняли. Остаток вечера я просидела у собачьей будки, перебирая густую шерсть на загривке и думая о том, что мы с Серым одинаково одиноки в этом мире.