И оживут слова (СИ) - Способина Наталья "Ledi Fiona"

Я подумала о Злате. Она была ненамного старше меня. А что если попытаться наладить отношения с ней? Я мысленно отбросила написанное когда-то и попробовала проанализировать то, что видела здесь своими глазами. Встав из-за стола, я прошлась по комнате, вытирая слезы, зачерпнула воды из деревянной бочки, сделала большой глоток, умылась. Итак. Что я знаю о Злате? Первое, что я поняла — очень сложно составлять свое мнение о человеке, которого уже якобы знаешь. Обрывки придуманных событий так и крутились в сознании, мешая анализировать. Но здесь я не могла полагаться на выдуманные сведения. Вдруг они далеки от истины? Я вздохнула. Злата была умной. Но не просто умной, она была мудрой, раз уж сумела укротить и привязать к себе такого человека, как Радимир. А еще у нее хватило мудрости не делиться с мужем своим мнением относительно Всемилы. Почему-то казалось: Радим бы не стерпел критику в адрес сестры. Значит, Злата была хозяйкой положения гораздо больше, чем могла предположить Всемила, и при этом искренне любила мужа. Как-то даже слишком честно… слишком… по-настоящему. Я снова поймала себя на мысли, что в этой сумасшедшей реальности все какое-то слишком настоящее. Итак, если допустить, что Злата — здравомыслящий человек, к тому же не ослепленный любовью к Всемиле, может быть, рассказать ей правду? Просто взять и рассказать. И…

И загреметь в психушку в привычном мире, а здесь… Интересно, как с сумасшедшими поступают здесь? Я поймала себя на том, что хожу от стены к стене, и испугалась, что могу разбудить Добронегу. Подхватив со стола кованый фонарь, я перебралась в покои Всемилы и снова принялась расхаживать по комнате. Нет, Злата отпадала. Все-таки она женщина, так что, даже если случится чудо, и она мне поверит, где гарантия, что не расскажет Радиму? Более того, наверняка расскажет, потому что попросту побоится взять ответственность на себя. Да и чем она может мне помочь? Больше расскажет про Свирь? Про Всемилу? Этого недостаточно. Радим отпадал. Он не просто не поверит, он… Впрочем, я вдруг подумала, что боюсь как раз того, что он поверит. Я когда-то решила, что он просто верит, что я Всемила, и против этой веры я бессильна. Но если эту веру разрушить, я не просто лишусь защиты. Даже предположить страшно, как отреагирует горячий нравом Радим на предательство и осознанную ложь.

Улеб? Он не поверит ни единому слову. Это ясно как день.

Добронега? Я вспомнила, какой подавленной она сегодня выглядела, возвращаясь из дома сына, и почувствовала беспокойство. Нет. Я не смогу взвалить на нее эту ношу. Даже если она поверит, даже если согласится помогать… Разве она заслужила подобное: узнать, что та, кого она считала дочерью, мертва, а я — неведомая приблуда, занявшая чужое место, обманувшая ее сына? Впрочем, сколько бы я ни прикрывалась беспокойством о Добронеге, страхом перед Радимом, недоверием к Злате, на самом деле я знала, что ни один из них мне не поверит. Никогда. Да я бы и сама на их месте не поверила.

Я устало опустилась на кровать и бездумно оглядела комнату, освещенную неясным светом фонаря. Мне оставалось просто плыть по течению и ждать, чем все это закончится. Я и рада бы была бороться с потоком, но мне ведь даже неизвестно, в какую сторону плыть. Я вздохнула, вновь вспомнив визит в дом Радима и бусы, которыми хвасталась Злата. Запретив себе думать о том, кто их сделал, я вновь и вновь представляла резные бусины. Это успокаивало и одновременно беспокоило. Я встрепенулась и еще раз обвела взглядом комнату. Меня осенила догадка.

Вскочив, я подхватила фонарь и бросилась в общие комнаты, открывая дверь за дверью и стараясь не шуметь. Я высоко поднимала фонарь, разглядывая стены, шкафы, ставни, а потом, вернувшись в покои Всемилы, потрясенно присела на сундук. В этом доме не было ни одной резной поверхности. Альгидрас, украсивший все, что попалось под руки, в доме Радимира, не прикоснулся ни к чему в доме Добронеги. Может быть, Добронега не позволила? Я тут же вспомнила, как она обнимала Альгидраса и ее фразу «у Олега золотые руки», сказанную с гордостью. Неужели из-за Всемилы?

Позже, ворочаясь в постели в бесплодных попытках уснуть, я вдруг задумалась о том, насколько точно моя писанина отобразилась в этом мире. Вдруг Всемила не погибла? Может, и не было никаких кваров в тот раз и она просто уехала с мужчиной, упорхнув из-под крыла чрезмерно опекавшего ее брата? Вдруг она передумает да вернется? А еще, если совпадение все-таки детальны, выходит, что кваров и впрямь не было. Ведь похитил-то Всемилу кто-то из своих. Я попыталась вспомнить, к чему собиралась свести сюжетный ход, но так и не смогла. Будь я писателем, мой роман имел бы четкий план, а так… Я надеялась на то, что в нужный момент сюжет сам вырулит куда-нибудь. Я даже конец истории не придумала, если уж на то пошло. И уж точно свое появление в ней я никак не планировала. Ведь мысли из серии «как, должно быть, интересно в том мире» нельзя назвать осознанным желанием погрузиться в историю по-настоящему! Да и на деле это оказалось тем еще удовольствием.

И зачем только я придумала этих дурацких кваров? Какие мотивы у них могли быть для похищения и убийства сестры воеводы? Ладно бы выкуп потребовали, а то просто так… Я себя одернула. Похитили не квары. Я просто начинаю думать так, как твердит Радим. Это он назначил злодеев, и обсуждению его версия не подлежала. Но его можно было понять: квары являлись единственными врагами княжества. Я задумалась: вдруг то, что Всемилу похитили свои, важно? А если так, то нужно рассказать правду. Но как тогда выкрутиться? Как правдоподобно объяснить свое появление здесь?

В каждой уважающей себя книге про попаданцев есть какой-нибудь старец, который все всегда знает и берет шефство над главным героем. И где он? Я подумала было об Улебе, но его шефство заключалось в словах «все хорошо будет» и «не дури, девонька». Мысли сами собой переметнулись на Альгидраса, но я упрямо отбросила этот вариант прочь. И так нервы никуда не годятся, а с этим мальчишкой как по краю обрыва — одно напряжение.

Так я и промучилась всю ночь. Неудивительно, что утром я чувствовала себя совершенно разбитой. Еле выбравшись из постели, я направилась в баню, чтобы принять что-то вроде утреннего душа. Вода в бочке была прохладной, но с недавних пор меня это не смущало. Так странно. Я поймала себя на мысли, что привыкла быть здесь. Привыкла просыпаться среди запахов дерева и сушеных трав. Привыкла к тому, что утром приходится умываться холодной водой, привыкла к одежде, которая сперва казалась неудобной и за все цепляющейся. И мне было здесь… неплохо. Гораздо лучше, чем я могла бы ожидать. Особенно так казалось в моменты спокойствия, когда рядом никого не было и мне не нужно было притворяться.

Я насухо вытерлась и оделась. Утро встретило меня легким ветерком и щебетанием птиц. Добронега уже хлопотала у печи, и я, натаскав воды всем, кто в ней нуждался, присела за стол, глядя на то, как ловко мать Радима управляется с ухватами. Только я подумала о том, насколько активна Добронега для своего возраста, как чепела выпала из ее рук, сбив крышку с котла. Крышка покатилась по полу. В полной тишине она прогрохотала по комнате, заставив дымчатого котенка умчаться за порог, а потом ударилась о ножку стола и упала. Я подняла крышку и впервые за утро взглянула на лицо Добронеги. Оно словно осунулось и постарело.

— Что случилось? — выпалила я, стиснув крышку и мгновенно вспомнив вчерашнее подавленное состояние Добронеги.

Добронега протянула руку и попыталась забрать крышку. Я не отдала. Тогда она пододвинула стул и в молчании опустилась на него. Я положила крышку на загнетку и присела рядом. Добронега внезапно подняла на меня взгляд и коснулась моей щеки. Ее пальцы были холодными и мокрыми. Видимо, вода выплеснулась из чугуна.

— Князь едет, — проговорила она.

— Да, я знаю. Злата вчера что-то такое говорила. Когда? — я решила проявить вежливость, хотя лично мне было наплевать на приезд отца Златы.

— Он не сказал. Но, верно, скоро, — негромко откликнулась Добронега, отводя взгляд. — Что ты помнишь о нем?