Часть картины - Анастасия Всеволодовна Володина

чайник, я уже почти. Ваших, кстати, проверяю.

Она прошла вглубь кабинета и щелкнула кнопку опасно старенького агрегата.

— Все хорошо? Они из-за вашей истории так трясутся всегда…

— Из-за нашей, Софья Львовна, истории не грех и потрястись. Но это эссе по обществознанию.

По его чуть пренебрежительному тону легко угадывалось, какой именно из двух предметов в фаворе у Николая Александровича. Так же было и с ней: русский язык с бесконечной отработкой тестовой части экзамена всегда шел в нагрузку к литературе.

— Есть тут одна крайне любопытная работа. Вам стоит взглянуть. Тем более как классному руководителю.

Он протянул ей листочек, исписанный четким округлым почерком. Софья с тревогой взглянула на имя — Оля Миронова. Эссе называлось «Моя героиня».

— Единственная из класса, кто написал о женщине. А я, между прочим, уточнил, что можно кого угодно. Вы почитайте, почитайте.

Софья послушно углубилась в сочинение. Окончив, отложила его в сторону и уставилась в окно. Рука ныла, в груди пекло.

— Не надо было читать.

Николай Александрович пожал плечами.

— Отчего же? Полезно знать, что на вас равняются, разве нет? Вы для них пример.

— Только если пример аргумента в экзаменационном сочинении по русскому языку.

— Зря вы так, Софья Львовна. Зря вы этого стыдитесь.

Она медлила с ответом.

— Вы же не понимаете, каково это. Когда худшее, что ты сделала в жизни, и лучшее, что ты сделала в жизни, — одно и то же.

— Софья Львовна, — он нахмурился и неловко погладил ее по руке, — если вас что-то тяготит, вы же знаете, что можете мне об этом рассказать? Чужая кровь — тяжкая ноша для такой хрупкой женщины.

Вы можете нам все рассказать, не переживайте. Для женщины это огромный стресс.

— А для мужчины, Николай Александрович? — внезапно зло спросила она.

Он с недоумением посмотрел на нее.

— Простите?

Она вскочила.

— Пожалуйста, Николай Александрович, только не вы, только не надо со мной разговаривать так, словно я институтская девица. Вы понятия не имеете, что я уже делала! — Дыши, дыши, не позволяй себе срываться. Не выходит: раз выпущенный, гнев льется наружу. — Откуда вы знаете, может, это и не первый мой раз? Может, на мне уже была кровь?

Николай Александрович выглядел совершенно сбитым с толку. Ей стало жаль его и стыдно за себя.

— Простите, зря я так. Я лучше пойду.

Он не стал ее останавливать.

Софья прислонилась снаружи к двери, торопливо вставила наушники и выкрутила громкость на максимум.

* * *

— Зачем вы это сказали? Это же неправда?

— Откуда вам знать?

— Оттуда, — он суровеет. — Мы вас проверяли на детекторе.

— Может, я умею обманывать детектор?

Что ты творишь?

— Может быть, мы тогда зря вас отпустили?

— Вот и я о том же.

Он не должен сомневаться в твоих словах, не должен!

Он смотрит на нее с подозрением, она вздыхает:

— Я объясню. Чуть позже.

* * *

На майские Андрей обещал Васе съездить в поход. Предлагал и Софье, но она отказалась, сославшись на нелюбовь к бытовым неудобствам. После рассказов о том, как все детство она болталась с родителями в горах, Андрей, конечно же, не поверил в поспешно слепленную отговорку. Пришлось признаться, что дело в Васе: зачем смущать мальчика, если через месяц ее все равно уже не будет в школе?

Андрей согласился легко и не очень-то аккуратно предложил Софье работать с ним, намекнув, что ей платить будет куда щедрее школы. Софья в этом углядела попытку взять ее на содержание и возмутилась. Подогревал ее гнев тот факт, что без помощи Андрея она бы и сейчас не протянула: трудами Елены Георгиевны зарплата урезалась до унизительного размера оклада, а все надбавки и премии сняли.

Андрей молча взял сигарету и вышел на балкон.

Это она в себе и ненавидела: чем ближе к ней кто-то оказывался, тем чаще она давала волю той вспыльчивости, которую при других завязывала в мусорный мешок и складировала, не сортируя, где-то в глубине себя, где та все копилась, заванивалась, дырявила мешок и все равно пробивалась наружу. Софья точно знала, что это в ней от матери. Сдержанность, не спокойствие. Но как же она не хотела, чтобы Андрей с его треклятой чуткостью стал жертвой ее внезапной мстительной злости. Впрочем, Андрей и не давал ей взрываться: стоило ей завестись, как он молча уходил курить на улицу, будь то день или глубокая ночь. Его могло не быть полчаса, час, три — в зависимости от того, насколько несправедливо или грубо она себя вела. Возвращался же он всегда как ни в чем не бывало, встречал ее виноватый взгляд и обнимал. Софья чувствовала себя взятой из приюта собакой, которую пытаются приучить к домашней жизни, а она все еще рвется наружу.

Признавшись в этом самой себе, она вышла на балкон. Андрей торопливо погасил сигарету и помахал рукой перед лицом, отгоняя дым.

— Мир?

— Прости, дело не в тебе. Мне важно чувствовать себя самодостаточной.

— В школе своей ты очень самодостаточна? Больше, чем со мной?

— Нет, но…

Она замялась, и он сразу это почувствовал.

— Что?

— Ты обидишься.

— Я не обижаюсь, когда ты не пытаешься меня обижать.

Это правда.

— Я делаю более важные вещи, чем ты, — выпалила и поморщилась от своих же слов.

Андрей с явным облегчением хмыкнул:

— Так и есть. Только что толку, если тебя за эти самые вещи с вещами на выход просят?

— Найду другую работу.

— Так тебе и дадут.

— Николай Александрович пообещал пристроить меня в ту школу, где он раньше работал. Там проблемы с финансированием, вот некоторые преподаватели и ушли.

Она умолчала о том, что в этой школе случился скандал: выяснилось, что один из учителей, пользуясь своим влиянием, организовал себе целый гарем из разновозрастных девиц. Обо всем узнали родители одной десятиклассницы из ее подозрительно откровенной переписки и, конечно же, подняли шум. Школа с таким шлейфом станет черным пятном в ее трудовой. Но ей там самое место.

— Как знаешь. Я думал запустить еще один канал — не сразу, постепенно. Может, сделать тебя ведущей.

— И о чем я там буду говорить? — она вытаращила глаза. — Я ничего не смыслю в этих твоих…

— Научишься. Можно и о другом рассказывать.

После паузы она только вздохнула и потрепала его по плечу:

— Спасибо, но пусть каждый делает свое дело.

— Еще бы знать, какое дело наше.

ты надела все самое красное

Под конец учебного года организм засбоил. Май всегда давался ей тяжело, и этот