Комната из листьев - Кейт Гренвилл

она спрятала его за капором, не промелькнуло ли удивление, вызванное тем, что миссис Макартур вышла за пределы дозволенного пространства?

– Слушаю тебя, Ханнафорд, – отозвалась я. Он замешкался.

– Прошу прощения, миссис Макартур, – извинился Ханнафорд. – Это я так. Пустяки.

Я повернулась и продолжала путь по тропе с невинным выражением лица, будто мне и в голову не приходило, что я ослушалась мужа.

Мы поднялись на вершину кряжа, представлявшую собой широкую каменную платформу. За спинами у нас раскинулась внизу поврежденная человеком долина. С этой высоты открывалась широкая панорама на много миль окрест; из поселения такого никогда не увидишь. На востоке за тропой, ведущей к океану, тянулись, словно огромные пальцы, поросшие лесом участки земли. На западе лежали неизведанные полуострова, острова, холмы и долины. Кое-где виднелся дым костров – свидетельство присутствия других людей, для которых эта земля была родиной, а не тюрьмой. В Девоне никогда не бывало такого солнца, как здесь. Оно косыми лучами пронизывало деревья, отбрасывавшие тени на крутой склон. В Девоне никогда не бывало такого вольного воздуха, трепавшего кустарники и вынуждавшего чаек с криком описывать круги.

– О! – охнула миссис Браун. – Подумать только! Это же…

Она и не пыталась закончить свою мысль. Сомневаюсь, что в английском языке есть слово, которое могло бы описать такую красоту.

От огромной открытой платформы, на которой мы стояли, земля уходила к воде, между камнями и деревьями вилась узенькая тропа. Где-то там находилась обсерватория – место обитания астронома мистера Доуза.

У меня не было желания спускаться по той тропе, и я села на камень удобной высоты с выемкой, идеально повторявшей форму человеческого зада. Миссис Браун тоже нашла для себя место, а Ханнафорд усадил Эдварда, и вдвоем они принялись играть в какую-то свою игру с ветками и листьями.

Здесь, я знала, как нигде в поселении, между мной и родиной нет никакой вещественной преграды – только воздух. Англия находилась там, на северо-северо-западе. За пределами этого неисследованного континента, за океаном, что мы пересекли, над Девоном, должно быть, светили те же солнце и луна, что озаряли нас и здесь, как выражался мистер Макартур, с той лишь разницей, что сейчас там ударили первые морозы, инеем посеребрившие траву, а здесь теплые деньки предвещали в скором времени жаркую погоду.

Будь я птицей, как одна из тех чаек, я воспарила бы в поднебесье, пролетела бы над той девственной землей, над бушующими океанами и наконец опустилась бы на ворота дедушкиной фермы, на которых в детстве я оставляла комки грязи, счищенной с башмаков. Подобно мусульманину, обращающему лицо к Мекке, я повернулась в сторону родного края, который хранил все мои добрые воспоминания о прошлом и надежды на будущее. Под шорох чужеземных листьев и крики чужеземных чаек я заставляла себя вспоминать ласковый ветерок Девона, шелест листвы дубов и берез, щебет и трели боязливых птиц, прячущихся в живой изгороди.

Меня не покидало суеверное чувство, что, если я снова и снова буду во всех подробностях вспоминать родные края – изгибы дороги у фермы Бондов, журчание тихой серебристой реки, что протекала через луга в низине у Лоджуорси, запах плодородной девонской земли на пашне, – то в награду я когда-нибудь опять туда вернусь. А если стану пренебрегать теми воспоминаниями, позволю им потускнеть, в наказание я никогда больше не увижу то, что мило моему сердцу.

Я словно заново формулировала идею молитвы, утешения и потребности в нем.

Очнувшись от своих мыслей, я испытала потрясение, будто меня окатили холодной водой. Я же сейчас здесь, в Новом Южном Уэльсе, сижу на холодном камне, который, оказывается, все же не был сотворен для удобства людей.

В стенах дома, казалось мне, невозможно завести беседу с миссис Браун, но здесь, повинуясь порыву, я повернулась к ней с намерением поговорить как женщина с женщиной. Свой капор она сняла, держала его в руках, и ветер лохматил ей волосы. Она стояла, любуясь открывавшимся ее взору великолепием. Черты ее смягчились, на губах появилось нечто вроде улыбки. Такого выражения у нее на лице я еще не видела. Здесь, в этом ветреном месте, она совершенно не была похожа на ту съежившуюся женщину, какую я привыкла видеть дома.

– Чудесная перспектива… Красота…, – с запинкой произнесла я, испытывая неловкость. – Здесь и дышится по-другому.

– О, да, – согласилась она, затем, опомнившись, добавила: – Миссис Макартур.

Миссис Браун снова надела капор, убрала под него выбившиеся пряди. Я осознала, что моя реплика, возможно, прозвучала как упрек в бездельничанье. Она морщила лоб в вечной тревоге, как это свойственно человеку, который знает, что он не вправе распоряжаться собственным временем. Так было и со мной много лет назад, когда я жила в доме священника, с болью вспомнила я.

Мне хотелось объясниться, изменить наш разговор, придать ему другой характер.

– Мы находимся далеко от дома, миссис Браун. Обе. И вы, и я.

Сказав это, я сообразила, что мою фразу можно расценить как прелюдию к вопросу о том, из-за какого преступления она оказалась здесь, за тридевять земель от дома. У меня не было желания принуждать ее идти по этому пути, и я поспешила продолжить:

– Я выросла близ реки Теймар, и в детстве, если отцу случалось куда-то поехать, не дальше Эксетера, думала, что он отправился чуть ли не в кругосветное путешествие.

Видя, что не развеяла ее подозрений, я повторила попытку.

– Он был фермером. Умер, когда я была совсем малышкой.

– О, – выдохнула миссис Браун. – Миссис Макартур, позвольте спросить, а где находилась ваша ферма? Мой отец тоже был фермером, мелким, конечно. Он тоже умер, как и ваш. Мы жили в двух милях от Витстона.

– Витстон! – воскликнула я. – Я ездила туда с дедушкой. Он прикупил там свинью. Мы жили в Бриджруле, не так далеко.

Мы обе умолкли. Вероятно, она, как и я подумала, что мы, девочки в фартучках, возможно, сталкивались на улицах Витстона.

Должно быть, после кончины отца она была брошена на произвол судьбы. Та же участь со смертью моего отца могла бы постигнуть и меня. Мне просто повезло, что у меня был любящий дедушка, который позаботился обо мне, что у меня была подруга, дочь священника, а этот священник оказался настолько великодушен, что устроил мой брак после того, как я согрешила в ночь накануне дня летнего солнцестояния. Видимо, у миссис Браун таких покровителей не было, и после нескольких жестоких ударов злосчастной судьбы она оказалась арестанткой и была сослана за моря-океаны.

Незаданный вопрос витал в воздухе между нами.

– Миссис Макартур, я не воровка, – промолвила она.

Потом нахмурилась.

– Нет, воровка. То есть была…

Она помедлила.

– Да, я совершила кражу, – наконец призналась миссис Браун.

Говорила она как человек, который во мраке бессонных ночей снова и снова признавал