Прекрасные дьяволы - Ева Эшвуд

Но через несколько секунд телефон сигнализирует о сообщении, и я опускаю взгляд, чтобы увидеть, что он ответил.

Виктор: Не знаю. Но именно поэтому я доверяю логике, а не чувствам.

Ответ в стиле Вика, и я тихо вздыхаю.

Я: Хотела бы я, чтобы для меня все было так же просто.

Виктор: Я бы не сказал, что это просто.

Виктор: Когда я был юным и отец вел себя ужасно, какая-то часть меня все равно любила его. Даже когда он причинял мне боль. Даже когда я должен был ненавидеть его.

Виктор: В этом не было никакого смысла. Но на самом деле эмоции никогда не имеют смысла.

В этом он определенно прав. Кажется, будто мой разум и мое сердце всегда настроены на разные волны. Осознания того, что кто-то плохо к тебе относится, что он причинил тебе боль и может сделать это снова, должно быть достаточно, чтобы заставить тебя держаться подальше.

Но это никогда не бывает так просто.

Я колеблюсь мгновение, затем снова отправляю сообщение Вику.

Я: Я заполучила для вас приглашения на открытие галереи.

Я: Увидимся там.

13. Уиллоу

Чуть больше недели спустя я стою в своей квартире перед зеркалом в полный рост, висящим на двери спальни. Платье на мне намного красивее всего, что я когда-либо носила, и я почти боюсь пошевелиться в нем, боюсь, что порву его или что-то в этом роде.

Оливия помогла мне выбрать наряд, поскольку я сказала ей, что понятия не имею, что надевают на открытия нового крыла музея. Конечно, она точно знала, куда пойти, и сумела найти то, что мне идеально подошло, за считанные минуты.

От цены этого платья у меня чуть глаза не вылезли из орбит, но Оливия была так счастлива узнать, что я выйду вместе с ней в свет, что я без возражений позволила ей купить мне платье.

И должна признать, я и правда в нем отлично выгляжу.

Оно сшито из материала, который одновременно и тяжелый, и в то же время легкий для носки. Нефритово-зеленый цвет подчеркивает мои глаза и придает теплоту коже, и, что самое приятное, его крой скрывает шрамы – по крайней мере, те, что на плечах и ногах. Платье по-прежнему демонстрирует больше кожи, чем я привыкла, – на спине глубокий вырез – и я пытаюсь покрутиться, чтобы понять, насколько сильно выставляю себя напоказ, но по итогу просто верчусь по кругу.

Разрез сбоку обнажает мою здоровую ногу выше колена, и я слегка краснею, когда при движении замечаю в зеркале бледную кожу. В этом платье я выгляжу одновременно благородно и сексуально, и почти не могу поверить, что девушка, смотрящая на меня из зеркала, – это я.

Сделав глубокий вдох, я еще раз провожу руками по платью, разглаживая несуществующие складочки и кивая своему отражению.

– Ладно. Вперед.

Затем я отворачиваюсь от зеркала, хватаю сумочку и направляюсь вниз к машине.

Когда я подъезжаю к музею, у входа выстраивается небольшая очередь из машин, и, поскольку я не вижу места, где можно было бы припарковаться, то тоже встаю в очередь. Приближаясь к началу линии, я замечаю, как ко мне с улыбкой подходит мужчина в красном жилете. Он смотрит на меня выжидающе, и я опускаю стекло.

– Здравствуйте, я хотела узнать, где мне припарковаться, – говорю я, стараясь, чтобы мой голос звучал увереннее, чем я себя чувствую.

Его брови слегка опускаются, но он не теряет профессионального вида.

– В нашем заведении работают услуги парковщика, мэм. Так что я возьму вашу машину.

О, точно. Парковщик.

– Конечно, – отвечаю я, пытаясь скрыть, насколько неуместно и неловко себя чувствую. Затем беру свою сумочку с пассажирского сиденья и выскальзываю, позволяя ему занять мое место за рулем и поехать припарковать машину.

Когда парковщик исчезает, я, нервно сжимая в руках сумку, присоединяюсь к веренице людей, поднимающихся по лестнице в музей. Я здесь никого не знаю, а все остальные, кажется, собрались по несколько человек и теперь болтают и смеются. Все эти люди выглядят такими гламурными и потрясающими, и, несмотря на соответствующий наряд, я определенно чувствую, что мне здесь не место.

У двери стоит женщина, проверяет имена в списке, и, когда я подхожу к ней, она улыбается мне.

– Добрый вечер, – говорит она. – И добро пожаловать в Музей современного искусства. Могу я узнать ваше имя?

– Уиллоу Хейз? – отвечаю я ей, и мне неприятно, что это звучит как вопрос. Оливия позаботилась о том, чтобы мое имя и имена парней попали в список, так что я знаю, что я там есть. Но какая-то часть меня все еще ждет, когда меня отвергнут и напомнят, что на самом деле я не принадлежу этому миру.

Но, конечно, женщина просто коротко кивает и ставит галочку напротив моего имени.

– Отлично, – говорит она. – Приятного вечера, мисс Хейз.

Пройдя мимо нее, я вхожу в музей, и на секунду у меня перехватывает дыхание. Место очень красивое, и не только из-за картин на стенах. Пусть я и прожила в Детройте всю свою жизнь, у меня никогда раньше не было возможности побывать в подобном месте.

Я какое-то время брожу по парадной, разглядывая картины, развешанные по стенам. Некоторые люди, собравшись небольшими группами, негромко беседуют об искусстве, упоминая такие вещи, как мазки кистью и «качество цветов». Я понятия не имею, что все это значит.

Закусив нижнюю губу, я вздергиваю подбородок и оглядываюсь по сторонам, пытаясь найти бабушку. В парадные двери входит группа людей, и я оборачиваюсь, чтобы посмотреть, нет ли среди них Оливии.

Но ее там нет.

А вот братья Воронины есть.

Думаю, Мэлис, Рэнсом и Вик выделялись бы где угодно. На самом деле они не умеют «сливаться с толпой». Но сегодня они постарались, и эффект… потрясающий.

Все трое одеты в костюмы, идеально сидящие на их мускулистых телах. Я почти уверена, что в магазинах не продают костюмов, способных вмещать ширину плеч Мэлиса, как делает сейчас тот, что на нем.

Я привыкла видеть их в джинсах и футболках, иногда заляпанных машинным маслом, но в официальной одежде они выглядят совершенно по-другому, хоть и так же привлекательно. Большинство их татуировок скрыты, а вооружены ли они, сказать невозможно.

Несмотря на это, атмосфера опасности, которая, кажется, окружает их всегда, никуда не делась. Думаю, подобное невозможно скрыть или замаскировать, и плевать, во что их вырядить. От братьев по-прежнему исходит волна жестокости и силы, и я