Новый Мир ( № 6 2012) - Новый Мир Новый Мир

Быстро, быстро, успеть.

На такси к станции <Фамилия крупного деятеля большевизма>град, где так блаженно сиделось на скамеечке в январе, в самый первый приезд, и откуда потом так блаженно ехалось в электричке до станции <Название описываемого города>-I. Надо это повторить.

Маленькая районная автостанция, пешеходный мост через железную дорогу, красивое станционное здание с башенкой, покупка в кассе билета за 15 рублей, сидение на скамеечке, на той же самой, что и тогда, в январе, пришла электричка, сел в электричку, в электричке светло, а на улице темно, ничего не видно, три полустанка, названия которых обозначают непонятно что, и электричка прибывает на станцию <Название описываемого города>-I.

Никаких эмоций.

Органы, ответственные за получение впечатлений, устали и хотят спать.

Надо дать им такую возможность.

Последний раз из гостиницы, название которой совпадает с названием одного из областных центров Украины, на вокзал, с хорошо знакомым таксистом, бывшим милиционером, сначала вниз к реке, потом по улице, названной именем одного из деятелей большевизма, вдоль подножья горы, мимо домика с вывеской “Памятники”, мимо красивого наркологического диспансера, мимо памятника пушке, по дамбе через пойму реки, по мосту, к вокзалу.

Ну давайте, счастливого пути, до следующего приезда. Приедете к нам еще?

Нет.

Громкоговорящие объявления на главном вокзале описываемого города предваряются короткой грустной мелодией, всего шесть нот, удивительная мелодия, печально-завораживающая, нигде больше такой не слышал. Всегда было приятно ее слышать, когда ранними утрами выходил из поезда в предвкушении очередной порции впечатлений от описываемого города и когда поздними ночами садился в поезд в предвкушении следующего, через месяц, приезда в описываемый город.

Печально-завораживающая мелодия из шести нот прозвучала в последний раз, от такой-то платформы отправляется поезд номер такой-то сообщением <Название описываемого города> — <Название другого города>, желаем вам счастливого пути.

Поезд проехал под мостом, за окнами поплыли желтые огни многоэтажек Такого-то района, потом огни закончились, потому что закончился описываемый город. И закончилось описание описываемого города.

* * *

Можно сказать, что цели, поставленные в самом начале, достигнуты.

Приехать раз десять или лучше двенадцать. Приезжать каждый месяц на протяжении года.

Получилось.

Ходить по городу, ездить по городу, смотреть на город. Останавливаться в гостиницах города, совершать покупки в магазинах города.

Ходил, ездил, смотрел, останавливался, совершал.

Пройти и проехать его весь из конца в конец множество раз.

Прошел и проехал множество раз.

Миллион раз пройти по центральной улице города и по другим улицам города пройти миллион раз.

Ну, не в буквальном смысле миллион, конечно. Но, в общем-то, миллион, да.

Чтобы город стал как родной. Чтобы пропитаться городом. Чтобы город вошел в печенки.

Город настолько вошел в так называемые печенки (все же дикое какое-то выражение), что однажды произошел такой случай. В сентябре нужно было лететь в один из городов, в том же направлении, что и описываемый (вернее, теперь уже описанный) город, только гораздо дальше. Сел в самолет, заснул, проснулся, посмотрел в иллюминатор — внизу, в разрывах облаков, проплывал описываемый (описанный) город, сразу узнал его очертания — излучину реки, дорогу по дамбе к вокзалу, разбегающиеся от вокзала железнодорожные линии, круглое здание цирка на главной улице (проспекте), это был именно он, описываемый (описанный) город, он проплывал внизу всего несколько минут, и именно в этот короткий отрезок времени состоялось пробуждение, и облака стали немного реже, а потом снова сгустились, и тогда стало окончательно ясно, что описываемый (описанный) город вошел в печенки.

Да что уж там говорить про какие-то печенки. Надо назвать вещи своими именами. Удалось полюбить этот, прямо скажем, не самый веселый и красивый город на Земле, потому что побывать в городе двенадцать раз в течение года и так и не полюбить его — для этого надо быть какой-то запредельной, безупречной, кристально-стальной сволочью. Да, удалось полюбить этот город. И описать его.

Надо как-нибудь так сделать, чтобы больше сюда не приезжать.

Охапка света

Андрей Тавров родился в 1948 году в Ростове-на-Дону. Окончил филологический факультет МГУ. Автор двенадцати поэтических книг, продолжающих и углубляющих поэтику метареализма, двух романов, эссеистических “Писем о поэзии” (2011) и нескольких книг сказок для детей. Главный редактор поэтической серии издательского проекта “Русский Гулливер”, главный редактор журнала “Гвидеон”. Работает на “Радио России”. Живет в Москве. В “Новом мире” публикуется впервые.

          Конь

Копыта оторвать от дола, словно грушу

пересадить на холм, и облака в глазах

плывут, как два кита, и их снести на сушу

ты хочешь храпом в брызгах и слезах.

Ты скатан, как шинель, как гуталин, подробно

ты вылепил в башмак рассыпчатый галоп.

Кто штангу рвет в тебе так медленно и злобно,

что гнет в коленях бег и наливает лоб.

И я забыл, зачем ты так рассыпчат

и как назвать слепую букву рта,

кто почву отворял, кто деву в глине ищет,

кто кровь у розы брал и как она тверда.

Уже не поднимается копыто —

а яблоко растет из пустоты.

Есть вдох и тишина и снова выдох,

и свет как бомж встает из борозды.

          Снегири

           (Патмос-3)

Вот красный зверь из моря вышел,

молодой, да увалистый, да задорный,

лает на всех, да рычит, да свищет —

и шкура с людей тотчас заживо сходит.

О десяти рогах зверь тот, космос небывалый.

А над Невой — сады, да платьице белое, тонкое,

да поцелуй звенит как серебряная монетка,

комиссар Авров лежит на Марсовом поле,

а из сердца его не корни растут — вечное пламя,

и извозчик Веру Холодную везет с кокаином.

Идет Зверь, несет на себе тонкую гимназистку,

а дракон снимает хвостом треть солнц с синего неба,

Данте в гробу блестит злой готовальней,

империя крепнет и рушится, у Алянского обыск.

А гимназистка юна, неподкупна.

Первый муж, когда руку просил, обещал, как отказ, застрелиться,

а второй сам стрелял ненавистных людей в подвалах,

а Зверь все идет, все песни про себя шепчет

итальянские, русские да немецкие,

а звезды все валятся с неба, и Солнце как власяница.

Господи наш Христе, когда ж придешь на защиту,

чтоб белело то платьице по садам, не уставало,

чтобы дети играли снегом, а речка — солнцем

и поцелуй звенел не как револьвер — как монетка?

А Зверь идет да небо хулит, улыбчатый.

Мы две куклы, Господи, Петрушка да Коломбина,

что мы можем, Господи, против того Зверя? —

стоим обнявшись догола на ветру морозном,

слышим выстрелы, а хозяина вчера убили,

вот мы и храним свой страх в общем одном дыханье.

Сходит на наше дыханье город Алатырь с неба,

а в нем матросы уже не стреляют в подвалах,

в нем Александр-Блок-Соловьиный-сад да башня

с часами и кукушка — вещая птица.

И сады шумят и лягушки.

Коломбина да Петрушка в тех садах с жирафой играют,

гимназистка со львом разговаривает, не пошла замуж,

и, если зажмурить глаза, как листву, сильно,

то видно, что не было истории вовсе, кортесов-марсельез-бескозырок,

а если вполсилы, то опять разглядеть можно.

Господи, русский бог, Христос-Николай-Путята,