Гана - Алена Морнштайнова

знала, но ей больше хотелось постричься покороче по последней моде. Как только мама разрешит, она пострижется под каре.

Гана встала к столику боком, выпрямилась и выпятила грудь. Фигура у нее стройная, как у киноактрисы: с узкими бедрами и плоским животом, но грудь, на ее вкус, слишком большая. Гана слегка ссутулилась, чтобы немного ее скрыть. Так-то лучше. Потом подошла поближе к зеркалу, внимательно изучила свое лицо в отражении, и попробовала улыбнуться. Щелочка между зубами никуда не делась. Маленькая, но заметная. Мама ее уверяла, что с возрастом щель уменьшится, но Гане она казалась только шире. Она оскалилась и высунула между резцами кончик языка.

Из кухни раздался смех:

— Ты скалишься, как собака.

Гана даже не обернулась.

— Не глазей на меня, а делай уроки. Я сейчас приду проверять.

Розе было уже тринадцать, она училась в гимназии. Учиться ей не очень-то нравилось, но мать настаивала, чтобы после школы она пошла в педагогическое училище, как Гана.

— Иметь профессию очень важно, — говорила она, когда Роза возражала. — Может, ты никогда и не станешь учительницей, но образование никому не помешает.

Роза стиснула зубы, уткнулась в тетрадку перед собой и проворчала:

— Воскресенье, а я должна заниматься арифметикой. Ты и правда прирожденная учительница.

Она пыталась сложить числа в столбик, но то и дело отвлекалась на сестру.

— Тебе идет, не бойся, ты ему понравишься.

— Кому? — спросила Гана, хотя прекрасно понимала, кого сестра имеет в виду.

— Не притворяйся. Пану Ярославу, разумеется. Не из-за меня же он с нами гуляет.

Гана зачесала волосы в хвост.

— Может, из-за Ивы.

— Пф-ф! И поэтому провожает нас до самого порога? — засмеялась Роза. — Он тебе нравится, да?

— Он неплохой, — сказала Гана с деланым равнодушием и, послюнявив палец, пригладила брови. На самом деле, Ярослав казался ей самым красивым мужчиной, какого она видела в жизни. Стоило ей о нем подумать, как дух перехватывало — а думала она о нем почти постоянно.

— И хватит крутиться перед зеркалом. Вот мама придет и увидит, что ты опять прихорашиваешься, и ой как рассердится.

— Что уже и причесаться нельзя? — сказала Гана, но на всякий случай поставила створки в исходное положение, закрыла за собой дверь спальни, села рядом с Розой и заглянула ей через плечо.

— У тебя тут ошибка. Эти цифры нужно записать ровно друг под другом.

Пока Роза со вздохом в третий раз переписывала пример, Гана обвела взглядом кухню, достаточно ли она убрана, по маминым меркам. Ведь отпустит же ее мать вечером в кино, если все будет как положено. Гана сказала маме, что пойдет с Иваной Зитковой, бывшей одноклассницей. Если бы мать знала, что ее пригласил Ярослав, точно бы не отпустила никуда или навязала с ними Розу.

Эльза Гелерова любила своих дочерей, в этом никто не сомневался, но растила их в строгости. Сама она работала с утра до вечера и бездельничать не позволяла ни Гане, ни Розе.

Гана склонила голову набок и прислушалась, не слышно ли маминых шагов на лестнице. Ярослав будет ждать, она не хочет опоздать. Они редко видятся, потому что Ярослав сейчас служит в Границе, и они еще ни разу не оставались наедине, потому что ей вечно приходится таскать с собой маленькую Розу.

Вообще-то Роза уже совсем не маленькая. Только мама считает, что за ней нужно постоянно приглядывать, и бережет ее как стеклянную куколку. Да, Роза довольно худая, но в остальном ничем не отличается от своих ровесниц. А матери постоянно кажется, что она бледная и усталая, она боится оставить ее одну хоть на минутку.

Мать вечно была чем-то озабочена, но в последнее время что-то перебарщивает. Бережет каждую крону, которую приносит писчебумажная лавка и аренда двух комнаток на первом этаже, говорит, это на черный день. Какой еще черный день? Почему должны прийти черные дни?

Каждый вечер она садится к радио и слушает новости, а на следующий день обсуждает с покупателями в лавке, какой кошмар творится в мире и как этот Гитлер распоясался.

Эльза пришла в ужас, когда ее брату Рудольфу пришлось с семьей покинуть Германию, потому что Гитлер там не хотел ни евреев, ни чужаков, а дядя был и тем, и другим.

Его магазин тканей закрыли, и дядина семья приехала в Чехию, точнее к Гелеровым в Моравию, и какое-то время они все прожили в Мезиржичи. К бабушке с дедушкой в Нови-Йичин им не хотелось, потому что дядина жена была гойкой и бабушка не могла с этим смириться.

Дядя Рудольф рассказывал, что в Германии с государственной службы выгнали всех, кто не голосовал за Гитлера, а большевиков там полные тюрьмы.

— Все немцы носят свастику и хотят опять войны. Гитлер и сюда придет, вот увидите, — говорил он. — Мы тут не останемся, поедем в Англию или еще дальше. И тебе, Эльза, советую: продавай дом, пока есть время, бери девочек и уезжай отсюда. Бог знает, чем это все закончится.

— Мы живем в XX веке, — отвечала мама. — Времена погромов прошли. Даже если будет война, женщин и детей никто не тронет.

Так она говорила вслух, но в глубине ее души брат посеял страх. После отъезда Рудольфа и его семьи Эльзина бережливость граничила со скаредностью, а прослушивание вечерних новостей по радио стало одержимостью.

Гана не могла этого понять. Зачем кому-то война? Не стоит зря беспокоиться. Старики напуганы воспоминаниями о Великой войне и все видят в черном свете. Но Гитлер все-таки в Германии, а Гелеровы живут тут, в Чехословакии. Если он и захочет распространиться дальше, армия и союзники быстро подрежут ему крылья. Так говорит Ярослав. Ярослав…

Гана потянулась к Розе, склонившейся над примером, и выдернула кончик косички у нее изо рта.

— Не соси ты эти волосы.

Роза улыбнулась.

— Готово. Проверишь?