Пламя зимы - Роберта Джеллис

Вероятно, я должен был что-то сказать, но я боялся, что скажу что-нибудь не то. Я лежал рядом с ней и гладил ее руку и волосы. Но она не отреагировала на эти прикосновения, как и на первое, продолжая лежать с закрытыми глазами. Ее лицо казалось высеченным из камня. Я думал, как возбудить ее. Я не мог позволить себе буйные игры, которые приводили в восторг маленькую путану из Алника. Я также не мог ласкать ее интимные места, как делал с другими женщинами, чтобы возбудить их. Такого рода ласки хороши между партнерами, которые увлечены и доверяют друг другу. А мне казалось, что для Мелюзины это будет еще хуже, чем изнасиловать ее.

Не знаю, почему эта мысль так засела у меня в голове. Мне казалось, что любовь по приказу будет одинаково неприятна для нас обоих, но, лаская Мелюзину, я получу удовольствие. Однако, поскольку она была холодна, это не доставляло мне удовольствия. Ее замкнутость и пассивное сопротивление разозлили меня. Она вообще упрямо отказывалась признавать мое присутствие. И я понял, что это не может быть результатом действия какого-то снадобья: никакое снадобье не будет действовать столько часов. Меня обидело, почему Мелюзина не догадывается, что мне это трудно так же, как и ей. Позже я понял: большинство женщин думают, что мужчина всегда готов. Ко мне это не относится. Я никогда в своей жизни не заставлял женщину. Мне кажется, потому, что каждый раз в таком случае на месте насилуемой женщины я представлял Одрис. Но ведь Мелюзина не могла знать об этом.

Злость помогла мне возбудиться, хотя мне и пришлось помочь себе рукой. А это еще больше разозлило меня. Я увлажнил себя слюной, чтобы облегчить дело. Я делал это не для ее, а для своей пользы. Но потом я обрадовался, узнав, что ранил ее как можно меньше. Меня обеспокоило то, что она не пошевелилась и не открыла глаза, когда я лег на нее и коленями раздвинул ей ноги. Но я уже не мог остановиться. Я знал, что, если не сейчас, я уже никогда не смогу заставить себя сделать это.

Лишив ее девственности, я почувствовал, что она намеревается сопротивляться. Эта ее реакция, сам факт, что она как-то отреагировала, пусть и не так, как я ожидал, подбодрили меня действовать дальше. Я подумал, что мое движение не ранит ее, а может быть, даже доставляет ей удовольствие. Потом вдруг она обмякла. Но это не было расслабление от полученного удовольствия – просто бедная девушка потеряла сознание.

Я не мог продолжать: это было бы уже похоже на совокупление с трупом. Я посмотрел на Мелюзину. Света свечи в ночнике было достаточно, чтобы заметить ее ровное дыхание. Я успокоился: наверно, она скоро придет в себя и повернется ко мне спиной, чтобы спать. И вдруг страшная мысль мелькнула у меня в голове: а что если поведение Мелюзины не вызвано снадобьем, а что если королева ошибалась, и Мелюзина действительно слабоумная?..

Тело ее дернулось и снова продолжало лежать спокойно. Я понимал, что должен повернуться к ней, но меня охватил страх. Если бы она ругала, проклинала, била меня, но она оставалась безмолвной и неподвижной. Позже (я все-таки смог заснуть, несмотря на боль в сердце) я почувствовал, что она встала с постели, и осторожно повернулся, чтобы только проследить за ней взглядом. Бедняжка сделала несколько шагов к двери, а потом к сундуку, на котором лежала ее одежда, и остановилась, как бы не понимая, где она и что с ней случилось. На какое-то время боль сжала мне горло так, что я не смог ничего сказать. Вскоре я заставил себя мягко и медленно, чтобы не испугать ее, обратиться к ней и попросил ее опять лечь в постель.

Как и раньше, когда я обращался к ней, она не сразу отреагировала на мои слова, словно не слышала, что я сказал, но потом выполнила мою просьбу. Позже я понял и чуть не расплакался – не уверен, от жалости к ней или к себе: бедняжка, она так медленно выполнила то, о чем я просил, не из-за замкнутости или неохоты, а потому, что медленно понимала сказанное. Мелюзина села рядом, и я повернулся к ней, желая приласкать ее, как ребенка, но она вся сжалась. И помня, что я ранил Мелюзину, я решил оставить ее в покое, пока из ее слабой головы не выветрится память об этом. А потом, уже зная худшее, без всяких надежд и сомнений я заснул.

Утро началось подтверждением моих ужасных догадок. Мелюзина выполнила все, что ей говорилось: она вымылась и оделась. Единственное, что она сделала без моих указаний, – это воспользовалась ночным горшком. Однако какие-то мелочи в ее поведении вернули мне сомнения и надежду. Иногда она смущалась самых простых вещей и стояла в растерянности, когда я указал ей на воду для мытья. Но все же у нее хватило соображения отложить в сторону свое свадебное платье и поискать в сундуке что-либо более простое.

Я начал понимать, почему королева не хотела отправлять Мелюзину в монастырь и забыть о ней. Но у меня не было времени обдумать это, потому что не успела Мелюзина одеться, как вошел король с королевой и другими гостями, чтобы увидеть завершение нашей свадьбы. Не знаю, смог ли я скрыть свою обиду, глядя в лица, поскольку у меня уже не было никаких сомнений, которые я раньше прятал под покрывалом печали и разочарования. Я едва смог сдержаться, чтобы не спросить: чем я заслужил слабоумную жену? Но, я полагаю, ни тени горечи не отразилось на моем лице. Мод выглядела очень довольной и улыбалась мне, держа в руках испачканную кровью простыню.

Я не знал, почему королеве было так необходимо подтверждение вступления Мелюзины в брак. Возможно, восстания и вторжения шотландцев заставили ее почувствовать, что еще одна проблема, пусть даже маленькая, станет уже невыносимой. А может быть, она думала о том, что если Мелюзина сбежит и направится в свои старые владения, то властители Камберленда не только примут и защитят ее, но и выступят против Стефана. Она взяла и отложила простыню, словно ей было нужно доказательство, что Мелюзина действительно стала моей женой. А король подошел и дружески похлопал меня по плечу, сказав, что я должен идти на службу.

В тот день я больше не видел Мелюзину. Король обедал, уединившись со своим братом Генрихом Винчестерским и Роджером, епископом Солсберийским. Он приказал мне прислуживать ему, что я делал как оруженосец, когда король хотел уединения. Я думаю, что я выглядел удивленным или возмущенным (впрочем, я и не испытывал других чувств), но спустя несколько минут Стефан внезапно оборвал свою речь, обращенную к епископу Солсберийскому, и кивнул мне:

– Я забыл, что ты теперь рыцарь-телохранитель, – сказал он с раскаянием, – и эта служба не соответствует твоему званию.

– Милорд, – сказал я, улыбаясь (разве можно не простить его, когда очевидно, что он не хотел оскорбить? К тому же я сам забыл про свое новое назначение), – любая служба, о которой попросите вы, устраивает меня.