ТАЙНЫЙ СОВЕТНИК - Сергей Кравченко

Царь нахамил Богу в церкви при свидетелях. Велел выкинуть к свиньям запас кровохлебки, босянки и уздеца. Смирной не зря пил пробы трех бесполезных трав. Теперь, если после них и Феофана жив останется, пусть живет. А сдохнет, — туда и дорога!..

Переменили лечебный курс. Привезли с Белого моря моржовый клык — самое мощное из проверенных противоядий. Терли клык в муку, запекали в малый колобок. Царица не смогла его проглотить. Размешали муку в клюквенной водичке, влили больной в рот. Ждали улучшений три дня – становилось только хуже. Царь отменил все народные средства, разогнал знахарей, двух самых медлительных зарубил собственноручно. Трупы скатились с Красного крыльца. Убирать их боялись.

Снова позвали иноземных докторов.

Первым прибежал немец Елисей Бромелиус, замер в углу. К осмотру приступать не торопился — не раз их проводил, но теперь без коллег выступать не хотел. Дело шло к развязке, — не крайним же становиться! Четыре неразлучных англичанина — Стэндиш, Элмс, Робертс и Фринсгейм — появились одновременно. Фринсгейм выглядел бледнее всех. Он слыл за аптекаря, от него ждали чудодейственных лекарств, и он был первый кандидат в подсудимые. Все помнили лихую судьбу венецианского магистра медицины Леона, которого бабка царя Софья Палеолог привезла в Москву для личного пользования, а потратила впустую. Леон должен был переводить женские романы Константинопольской библиотеки, составить по ним «Трактат о прелестном воспалении чувств» и пользовать Софью от воспалений телесных. Но государь Иван III Васильевич велел венецианцу лечить старшего сына Ивана. Князь Иван благополучно скончался. Леону грубо и грязно оттяпали голову. Так что, теперь московские лейб-медики были очень сдержанны в прогнозах и диагнозах. Они лекарств уже не предлагали. Говорили о терапии свежим воздухом, о необходимости переждать кризис. Упоминалось также имя Божье. Англичане клеили к нему слово «destiny», а немец стрекотал «heilige unterstutzung». Слышать это из неправославных уст было странно. Пока врачи спорили на смеси трех языков, ключник Анисим Петров стоял на страже у спальни Настасьи и не скрывал слез. На все вопросы отвечал одинаково: «Ее так рвет!».

Только это и доносили царю, а рассуждений пяти эскулапов он слышать не хотел. Врачей выгнали в шею. Сомов с Егоркой шумно выволокли их на Красное крыльцо, громко матерились, но на ухо изгоняемым шептали ласково: «Потерпи, голубчик, царскую волю». Спуск со ступенек прошел без особых повреждений. Только Фринсгейм споткнулся о труп колдуна и расквасил нос.

Все! Дальше ехать было некуда. Позвали митрополита Макария. Больной старец приполз из своих палат. «Врачу, исцелися сам!», — вспоминали придворные древнюю поговорку, глядя, как Макарий пытается удержать крест в вертикальном положении.

Вечером 6 августа Грозный строго спросил у митрополита, каким святым ему помолиться? – он собирался отстоять всенощную в Благовещенской церкви. Просьба была странной — сегодня отмечался великий день Преображения Господня. Молиться следовало непосредственно Христу, но Грозный службу пропустил.

— А? – переспросил Макарий, прикладывая сухую ладошку к глухому уху, — молиться завтра можно, а молоко вкушать – грех. Среда...

Макарий и вовсе забылся — какая там среда! — тянулся строгий Успенский пост, молоко запрещалось автоматически.

— Какие в августе святые?! Чья молитва доходчивей к Господу?! – заорал вне себя Грозный.

— Ах, в августе? В августе-то мы готовимся возликовать на Успение пресвятой Богородицы, — через неделю, в четверг 15-го числа. Когда преставилась непорочная Богоматерь, вся Вселенная наполнилась гомоном...

Грозный взвыл от горя и страха, прижался пылающей головой к прохладной каменной стенке.

Данила Сомов надвинулся на митрополита и спросил, какие еще конкретно есть на днях святые, и что у них были за дела? Митрополит радостно закивал:

— А 29-го августа – день усекновения честной главы Иоанна Предтечи происками блудливой Саломеи и ее матери...

Грозный не дослушал истории своего тезки. Его собственная голова поплыла отдельно от тела и ударила дубовой колотушкой в сосновый пол. Царя подняли, почти волоком доставили в спальню. Сомов выгнал попов, спальника, расшугал подьячих. Сам принес Ивану квас, морс, медовуху. Положил на воспаленную голову полотенце с завернутыми кусочками льда. Тем не менее, около полуночи Иван встал с постели, спустился в Благовещенскую церковь, прошептал Сомову: «Очисти!». Данила понял, что Иван просит очистить храм не от бесов. Он буквально очистил помещение. От себя и ночного сторожа Поликарпа.

Грозный не пошел на царское место, рухнул под алтарь. У него это вышло некрасиво, неправильно. Он не на колени опустился, а стек на пол враскорячку. Поза царя напоминала не кающегося грешника, не молящегося страстотерпца, а безжизненный труп. По таким позам опытные санитары различают покойников среди искалеченных, но живых воинов на поле брани.

Иван начал молиться. Слова молитвы не соответствовали каноническим текстам, они вообще не относились к какому-либо известному языку. Так мычали, пожалуй, безъязыкие жертвы землетрясения под обломками Вавилонской башни.

Иван просил бог знает чего. Нет! Как раз Бог и не мог разобрать, чего просит этот сильный, почти здоровый вождь большого народа, не самый последний из его подданных. А именно до Бога хотел Иван докричаться. Ну, хорошо, — домычаться.

Смысл молитвы, рвущейся из сердца Грозного, стал ясен, наконец, Высшему Существу. Ведь оно тоже сердцем слушает, а не ушами. Вот что понял Господь.

Иван каялся во всех мыслимых и немыслимых грехах. Он признавался в регулярном пьянстве, множественном прелюбодеянии, нескольких эпизодах содомии. Тут же грешник воспевал свою любовь к Анастасии и винился в ее болезни. Это Богу было понятно. Любовь к женщине, оскорбленная любовью к пьяным отрокам из младших псарей, могла спровоцировать любую болячку. Хорошо хоть Настя собственноручно его не прирезала!

Бог также ждал, что Иван покается в кровожадности, мстительности, непомерной жестокости. Иван про это молчал. Некогда ему было заниматься ерундой, сбивать Господина с главной темы.

Но именно эти грехи волновали Бога! Он и так терпел из последних сил. Кровавые делишки царских предков, в частности, его деда — Ивана Горбатого должны были искупаться до седьмого колена, а сейчас едва третье длилось. Но это кривое колено только множило груз грехов! Вот сегодня, например, Грозный велел сжечь руки московской красавице Марии Магдалине. Эта крещеная полька душой и телом служила царскому трону в лице окольничьего Алексея Адашева. И вот, пожалуйста! – Адашев сослан в войско, Мария – в темнице, пятеро ее детей – в яме, причем, даже не кремлевской! Ну, и отрубил бы Грозный Марии руки за предательские манипуляции. Нет! Велел сжечь, не отделяя от тела! Палач Егорка как вышел из пыточной каморы – весь в женском дыму, так и слег. А ведь, он у нас нехилый парень!

Грозный о душегубстве не беспокоился, и Бог не стал ему отвечать, отвернулся в недоумении.

Иван снова впал в беспамятство. Данила Сомов лишь через час посмел тронуть его тело. Подобрал, обрызгал водкой, отнес в спальню. Вызвал усиленный наряд – Истомин с Штрекенхорном прибыли лично. Данила взял бердыш, сел под дверью и забылся на нервной почве.

Когда в седьмом часу утра седьмого августа несколько самых верных, но мелких придворных, в том числе — Прохор Заливной и Анисим Петров прибыли к царю с горькой вестью, Сомов их не пустил, встретил в штыки. Он боялся лишиться царя, что не мудрено было у Бога после минувшей ночи. Возник тихий спор: говорить или обождать.

Иван, однако, вышел на звук и все понял. Что-то щелкнуло в его голове, защитная реакция увела истерику вбок и переключила с жертвенной мелочевки – Заливного, Петрова, Сомова, Штрекенхорна, Истомина – на тех, кто ими жертвовал.

— Где мои бояре верные! – заревел Иван. – Что ж они меня покинули в годину горькую?!

Басовый вой раненого зверя перемежался бабьими всхлипами. Казалось, прародительница Ярославна причитает над прорехами в битом войске.

— Где князь Мстиславский? Где Бельские? Где Ховрины?...

Сомов ждал, что сейчас прикажут казнить дезертиров всем списком, и подобрался по-собачьи. Штрекенхорн сжал оружие из привычки, по адреналиновой зависимости.

Но дело, слава Богу, опять кончилось обмороком. Видно, Господь правильно взвесил последствия, точно рассчитал повадку своего ставленника, сбил волну хоть на несколько дней.

Глава 25.

Сговор

У нас в России со смертью члена царской фамилии все придворные втягиваются в сложную игру, которая внешне напоминает хоровод, но по сути это «Кошки-мышки». В игре четко выделяются две категории игроков. Активная группа пытается, не смотря на траурные настроения, гнуть свою линию, подкапывать, выискивать, рвать одеяло на себя. Пассивные, напротив, тужатся изобразить сочувствие без претензий на карьерные сдвиги. Их мотивы – забвение прошлых грехов, избавление от опалы, страх горячей руки. Они бы рады и вовсе не попадаться на глаза, но затаиться не могут, — вдруг начальник припомнит, кто пренебрег скорбью.