Всадник с улицы Сент-Урбан - Мордехай Рихлер

Ах, зовущая, полногрудая Дженни, краса улицы Сент-Урбан! Ты была сущим наказанием для неуклюжих, невзрачных дщерей клана Хершей, визгливо хихикающих девчонок с прыщавыми рожицами, грубыми голосами и наследственным отсутствием женских форм. Для двоюродных сестер Джейка Сандры и Хелен, для дочери дяди Эйба Дорис, да и для сестры Джейка Рифки, потому что их всех — пусть они и с прическами, в панбархате и креп-жоржете, в жемчугах и серебристых лодочках — мальчики тут же бросали, едва завидят Дженни, пришедшую на семейное торжество в скромненьком свитерочке — будь то какая-нибудь бар-мицва или венчание; тем оставалось только сидеть с надутым видом или подпирать стенку, глядя, как скользит в танце Дженни, к которой так и льнет, так и льнет сын Дикштейна, а в ожидании уже нетерпеливо подсигивает Морти Коэн.

— Конечно: чего парни хотят, то она и дает им! — объясняла это Рифка.

Но в те давние дни, если она Джейку что и давала, так это повод завидовать Арти. Его-то никогда старшая сестра Рифка не купала, и ему не выдавалось шанса всласть полюбоваться круглящимися грудями, когда она склонялась бы над ним, съежившимся в ванне. Точно так же Рифка никогда не соглашалась с ним бороться — ни в один из нескончаемо длинных субботних вечеров, а Дженни соглашалась — иногда, но уж запомнилось зато на всю жизнь, как она, нисколько не беспокоясь о задирающихся юбках, схватив Арти за шею, пытается кувырнуть его через спину или как Джейк, пробуя высвободить голову, упирается носом в ее поразительной упругости грудь и оседает на пол в тот самый миг, когда Додик Кравиц, по-медвежьи ее облапив, принимается ритмично — тырк-тырк-тырк — всем телом в нее колотиться; при этом с ее стороны не бывало ни жалоб, ни упреков, если схватка (то есть даже и не если, а неизбежно) вдруг замедлялась и Додик переставал делать вид, будто его руки попадают в сокровенные местечки по ошибке. Да ну, зачем? Она просто резко вставала и по-прежнему дружелюбно объявляла:

— Все, на сегодня хватит, представление окончено. Я сказала довольно, шмендрики![153] — и шла готовить им бутерброды с печеночным паштетом, а потом уходила в кино. Или в парк «Маунт Ройяль»: чтобы побродить по опавшим листьям, поясняла она в этом случае.

На что Додик неизменно откликался так:

— Ага, ей хватит, а мне вот как-нибудь бы кончить! Ну, в смысле, кончить это дело — я без намеков. Хочу с тобой!

Но только Джейку, который помогал ей носить книжки из библиотеки, она иногда позволяла сопровождать ее в прогулках по парку.

В воспоминаниях Джейка запечатлелась осень. Когда деревья желтеют и краснеют, пожухлые листья скручиваются и вдруг все улицы оказываются забросаны кружащейся листвой. Когда спортивные странички газет вдруг заполняются фотографиями юнцов с выбитыми передними зубами и подробным описанием их статей, потому что эти юнцы — не более не менее как кандидаты на тренировочные сборы хоккейной команды «Монреаль канадиенс». Когда в синагогах объявляют, сколько еще осталось свободных мест на Великие праздники[154].

Дженни частенько повторяла:

— Ну уж нет, такому не бывать. Чтобы я старела, продавая лотерейные билеты «Хадассы»[155], пока мой растолстевший муженек храпит после обеда на диване.

Она рассказывала Джейку о том, что ходит теперь в театральную студию. А там есть такой Кенни Пендлтон, который (Монреаль есть Монреаль, куда денешься!), чтобы жить, украшает витрины универмага «Итон», но при этом играет — профессионально! — в радиопьесах Си-би-си и участвует в постановках Монреальского репертуарного театра. А однажды, когда приятеля, с которым они напополам снимали квартиру, не было дома, он угощал Дженни отбивными собственного приготовления, которые они ели при свечах в этой полуподвальной квартирке на Таппер-стрит. Конечно, не особняк нувориша, как где-нибудь в Утремоне, — всяких диванчиков с торшерчиками нет как нет: так, лампочки с пластмассовыми абажурами, зато все художественно оформлено. В гостиной огромная фотография «Давида» Микеланджело. А комнатка, которую Кенни называет «тронной», вся сплошь оклеена карикатурами из «Нью-Йоркера». Еще у них там афиши Жана Кокто. И репродукции Анри Матисса.

— На вечеринках у Кенни мы все сидим на полу и пьем французские вина. И не разговариваем про операции на мочевом пузыре или про цены на текстиль и курс всемогущего доллара.

А в парке золотая осень и куда ни глянь всюду парочки — под каждым кустом целуются.

Тут Дженни:

— Знаешь, я не хочу, чтобы ты продолжал водиться с Додиком Кравицем.

— Почему?

— Не важно.

Зато вот Арти, говорила она, непременно пойдет учиться в Макгилл. Даже если ей для этого придется вкалывать сверхурочно. А Джейк, будучи верным ее пажом, не должен нацеливаться на ненавистный Утремон. А то будет еще один самодовольный Херш Загребущие Руки.

— Но наша эта Сент-Урбан — дыра. И мы тут все никто. Отсюда надо бежать.

Такая Дженни, которая плачет над историей Абеляра и Элоизы, дает ему читать «Нана» и держит под подушкой книгу стихов Хаусмана «Парень из Шропшира», подаренную ей Пендлтоном, — Джейк понимал: такая Дженни для здешних мест существо странное. И в те вечера, когда выдавалась возможность колесить на велике вокруг трикотажной фабрики под конец смены, он с замиранием сердца ждал, когда она появится, на вид такая же, как и другие грубоватые фабричные девчонки: лицо усталое, сердитое, лоб поблескивает, — но вот она увидела его и заулыбалась, обрадовалась, разрешила ему ехать домой рядом с ней.

— Ишь какой! — говорила она, ероша ему волосы. — Ездишь к фабрике клеить девчонок? Интересно, что бы сказал на это наш дядя Эйб.

— Да ну тебя.

Однажды вечером она объявила, что назначает ему свидание: в следующую субботу поведет его в кино.

— В шабес? — шепотом переспросил он.

— Думаешь, тебя стукнет молния?

— Вот еще! Стану я бояться.

Вместе из дому выходить не решились, встретились украдкой на углу и отправились не в ближний кинотеатр, где можно запросто наскочить на знакомых, а нашли какой-то новый в незнакомом гоише районе. После фильма Дженни сводила его в мороженицу и прочитала лекцию об Эмили Дикинсон и Кеннете Патчене[156].

Договорились в следующую субботу встретиться снова. Дженни, сама себе удивляясь, для этих свиданий прихорашивалась, однако, чтобы не смущать Джейка, после первого их похода в кино туфли на высоком каблуке больше не надевала и волосы высоко не взбивала, чтобы Джейк, изо всех сил тянувшийся кверху и напихивавший под пятки мятой бумаги (хотя она этого и не знала), казался почти что и не ниже ее ростом.

В первую свою субботу они всего лишь держались за руки, слипшись ладошками, но во вторую, едва только пошла заставка основной кинокартины, Дженни положила на свое плечо руку Джейка и придвинулась к нему ближе. Так же продолжалось и в следующую субботу, и в следующую за ней. Потом, в очередной субботний вечер, рука Джейка, соскользнув с плеча Дженни, случайно очутилась у нее на груди, потрепыхалась там, и его мизинец слегка погладил мягкую выпуклость. Джейк замер, не осмеливаясь двигаться дальше, но и отступать не желал, и тут Дженни нетерпеливо прошептала:

— Ничего, ничего. Честно, в этом нет ничего плохого, — на что Джейк, с трудом проглотив ком в горле, вдруг стиснул ее грудь с такой силой, что она даже зубами скрипнула, чтобы не застонать от боли. Что ж, пришлось Дженни взять его руку и показать, как надо, и он принялся гладить и сжимать ее нежнее, а при первых признаках того, что его восторг несколько приувял, Дженни (о, боже! подумал он) расстегнула блузку, отщелкнула замочек лифчика и, ободряюще поглаживая его руку, направила ее на обнаженную грудь с неожиданно твердым соском. Время потянулось какими-то болезненными рывками, с бредовой медлительностью, пока, от нового испуга вспотев, он не почувствовал, что ее рука расстегивает ему ширинку, лезет внутрь, высвобождает его и, лаская, начинает часто-часто подергивать, слишком часто… — и тут он брызнул ей в руку.

— Ой, извини, — прошептал он, но Дженни сделала знак молчать, полезла в сумочку и, достав платок, вытерла их обоих. После этого они пошли в мороженицу. Дженни закурила длинную сигарету с желто-коричневым, цвета пробки, мундштучком. Последний писк — сигареты с фильтром.

— Хочешь? — спросила она, дразня глазами.

— Конечно, — с готовностью схватил он сигарету, но сразу закашлялся.

— Скажи, а ты по ночам дрочишь? Как наш Арти. Глядя на картинки, а?

— С ума сошла?

— Я так и подумала, — ядовито улыбнувшись, сказала она и потянулась за пальто.

— Ты что, уходишь?

— Да. И с походами в кино покончено. Вернемся к этому вопросу, когда подрастешь.

Да ведь это когда еще будет! Как нетерпелось им стать взрослее, старше! Джейк до сих пор это помнит. Вечерами они, готовясь к бар-мицве, торчали в синагоге, а ближе к ночи запирались в комнате Арти, спускали трусы до щиколоток и изучали, как идет дело с оволосением лобка. Вот эти жалкие отдельные волосинки — неужто они густо разрастутся? По наущению Додика Кравица мальчишки ускоряли процесс бритьем, которое не всегда удавалось производить безболезненно.