Побелевшие нивы - Александр Борисов

Эти слова могут относиться к л ю б о м у исповеданию расколотой на множество частей Церкви Христианской, если только те, кто придерживается его, уверены, будто именно они все имеют и им нечему поучиться у христиан других исповеданий. Только взаимная открытость, диалог, доброжелательность, терпимость и готовность воспринимать все то, что может .приблизить нас ко Христу, будет содействовать подлинной полноте Церкви. Противоположные устремления превратят ее лишь в собрание враждующих между собой политических партий, потому что люди неизбежно будут думать «не о том, что Божие, а о том, что человеческое».

Дети в Церкви

«Бабушка, я хочу гулять! Гуля–а–а–ть! Я буду слушаться! Бабушка–а!» Такие крики можно довольно часто слышать в храме в конце литургии. Это особо усердные бабушки, нередко тайком от родителей под видом «погулять» приводят своих внучат в церковь для причастия. Когда спрашиваешь: «А родители сами–то в церковь ходят?» — ответ, как правило: «Да какой там! Насилу согласились, чтобы я сводила!» Естественно, ребенок трех–пяти лет, которому дома ничего о вере не говорили и которого и в церковь–то принесли, быть может, первый или второй раз после крещения, в непривычной обстановке пугается. А тут еще бородатый дядя с ложечкой говорит, чтобы рот открыл. Ребенок, естественно, начинает отказываться, плакать, умолять, чтобы поскорее уйти отсюда.

Но не тут–то было. Не затем бабушка встала с утра пораньше и тащила в транспорте капризничающего малыша, стараясь не опоздать. Да надо еще проследить, чтобы сердобольные родители, не дай Бог, не сунули чего–нибудь ребенку поесть или не дали бы «попить водички», а то иной батюшка ни за что не причастит. Словом, малыша скручивают (стоящие рядом бабули всегда с удовольствием помогут) и, несмотря на отчаянное сопротивление, батюшка, разжимая лжицей его зубки, все же причастит его. Крик при этом стоит невообразимый — зрелище вообще не из приятных. Но все остаются чрезвычайно довольны его исходом — причастили! Кроме, пожалуй, самого младенца, впрочем, его–то об этом как раз и не спрашивают. Все примирительно говорят — ну, он еще маленький, не понимает!

А если не понимает, то, может быть, все это и не нужно? И потом — чего он не понимает? И что понимают в происходящем сами участники такого причащения младенца? Как они связывают эту сцену с только что произнесенными словами молитвы перед святым причащением:

Со страхом Божиим и верою приступите!

Верую, Господи, и исповедую, яко Ты еси воистину Христос, сын Бога живого, пришедый в мир грешных спасти…

Или это один из примеров разорванного, мозаичного сознания, в большей или меньшей мере свойственного всем людям, когда части мировосприятия не подогнаны друг ко другу в четкий рисунок, а остаются разрозненными, образуя довольно туманные очертания.

Ясно, что причастие здесь выступает в виде особого рода лекарства, которое, будучи всеми правдами и неправдами помещено в рот младенцу, произведет необходимое действие — послужит улучшению его здоровья и вообще низведет благодать и благоволение Божие. То есть налицо чисто механическое или, иначе говоря, магическое отношение к Святым Дарам. Ведь одна из главных особенностей всех магических действий именно и состоит в их механически–принудительном характере: лишь бы все необходимые тексты были вычитаны, а все необходимые действия правильно совершены. Здесь ни от кого не требуется глубокой веры, достаточно того, что человек прибегает к магическому действию.

Очевидно, в таких случаях совершенно забывают о том, что, собственно, происходит за литургией. Между тем литургия есть воспоминание последней трапезы Иисуса со Своими учениками, на которой главное внимание было обращено не на пасхального ягненка, особым образом приготовленного в воспоминание исхода из Египта, а на самые простые вещи — хлеб и вино.

Иисус взял хлеб и, благословив, преломил и, раздавая ученикам, сказал:

Приимите, ядите: сие есть Тело Мое.

И, взяв чашу и благодарив, подал им и сказал: пейте из нее все;

Ибо сие есть Кровь Моя Нового Завета, за многих изливаемая во оставление грехов.

…сие творите в Мое воспоминание.

Иисус завещал, чтобы Его ученики в воспоминание о Нем повторяли эту трапезу — преломляли хлеб и пили вино из общей чаши, вспоминали Его наставления, совершенные Им исцеления, а главное — вспоминали Его Самого, Сына Человеческого, в Котором Бог так поразительно пришел к нам, людям. С этого момента стало излишним принесение в жертву животных. То был древний ритуал трапезы с Богом: часть жертвенного животного сжигалась на огне, то есть как бы отдавалась Богу, другая часть съедалась за священной трапезой участниками жертвоприношения. Кровью жертвы окроплялся жертвенник — место невидимого присутствия Бога среди людей — и народ, приносивший Жертву. Люди и Бог становились близкими друг другу, единокровными родственниками, а жертва становилась совместной трапезой Бога и людей, праздновавших это вхождение в близость с Владыкой неба и земли.

Отныне все это уже лишнее. Бог заключает с людьми Новый Завет. Не мы, люди, приносим нечто Богу — да и что мы можем принести Тому, Кто все создал? — а Бог через Иисуса говорит нам о хлебе и вине, что с и е есть Тело Его и сие есть Кровь Его. Он Сам избирает э т о как самую лучшую жертву из наших рук, которой усвояется быть Его Телом и Его Кровью. И смысловое ударение здесь не на словах «тело» и «кровь» в их привычном для нас земном буквальном смысле, а на слове «сие» — «это». Этот хлеб и это вино, которые мы поставляем на престол, Бог избирает как Свое Тело и Свою Кровь. Буквальное понимание, вероятно, пришло позже, когда христианство совершенно отделилось от иудаизма. Очевидно, что ранняя Церковь понимала эти слова не так, как мы силимся их понимать, поскольку н и г д е в Новом Завете не обсуждается вопрос, как увязать эти слова с запретом вкушения какой–либо крови, поскольку в ней душа животного, принадлежащая Богу {Лев. 17, 11, 14; Втор. 12, 23). Такая дискуссия была бы неизбежна в случае буквального понимания. Напротив, подчеркивается, чтобы христиане из язычников воздерживались от вкушения крови (Деян. 15, 20).

Итак, Бог дает нам самую простую и в тоже время самую возвышенную форму жертвоприношения Ему: вкушение хлеба и вина, освященных молитвой, в память об Иисусе, становится и праздничной трапезой с Богом, и воспоминанием об установлении кровного родства людей со своим Создателем и друг с другом.

А теперь во Христе Иисусе вы, бывшие некогда далеко, стали близки Кровию Христовою… …итак, вы уже не чужие и не пришельцы, но сограждане святым и свои Богу…

Для чуда соединения людей со Христом и друг с другом главным становится вера в слова Иисуса, доверие к ним: «Верую, Господи, и исповедую…» Без этого ничего не произойдет:

И не совершил там многих чудес по неверию их.

Помню, в одном приходе была не старая еще женщина, регулярно водившая внучку в храм и довольно часто ее причащавшая (не реже раза в месяц). Когда я спрашивал ее о семейных делах, она постоянно сокрушалась: «Вот все ругаюсь на них,. — никак не хотят в церковь идти! Вот я ругаюсь, ругаюсь!» — «Ну уж ругаться–то не стоит, — успокаивал я ее, — наоборот, следует показать себя более терпеливой, помогать молодым, это скорее расположит их к вере, чем упреки». — «Верно, — соглашалась она, — да вот никак не могу удержаться. Спасибо еще, что внучку дают причащать. И то. уже стала упираться — не пойду да не пойду! Я уж ее уговариваю — вот причастишься, Божия Матерь тебе конфеточек даст! Вот только так и справляюсь». Никаких других аргументов для ребенка в пользу причащения у этой ревностной женщины не было. Не было здесь ни наставления девочку в вере, ни чего–либо другого, что помогло бы ребенку понять, что происходит в церкви и ради чего люди туда все–таки ходят. Лет через пять девочка стала ходить с бабушкой все реже и реже, а сейчас ее не видно вообще. Теперь бабушка водит другого внука — младшего братишку подросшей девочки. Не думаю, чтобы результат здесь оказался бы иным, так как случай, подобный рассказанному, далеко не единственный. Ходят внучата с бабушкой лет до 13, а потом начинают жить теми же интересами, что и их сверстники, никогда в храме не бывшие. Само причастие без наставления в вере, без собственной веры, очевидно, «не работает».

Справедливости ради следует заметить, что наставление детей в отношении подлинного смысла причащения, особенно в его традиционном варианте, дело чрезвычайно трудное, если вообще не невозможное. В самом деле, ведь язык не повернется сказать 5–или даже 10–летнему ребенку, что он будет есть настоящее тело и пить настоящую !кровь распятого Иисуса. А что говорить вместо этого? Вот и рождаются на ходу эвфемизмы: «Ну, открой ротик, дяденька тебе н'аку даст!» Или «Ну, покушай лекарствочка, оно сладенькое!» Или «Ну, попей сладенькой водички!» и т. п. и т. д.