Сладость мести - Шугар Раутборд

Ощущение большой нью-йоркской квартиры, скажет вам любой редактор "Архитектурного дайджеста", посетит вас только в том случае, если вы благополучна расположитесь внутри ее, отрешившись от вида грязных улиц и освободившись от необходимости созерцать эти вездесущие серые наружные стены, одинаково поглощающие солнечный и лунный свет и сумерки. Это все равно, что взломать серую породу и внутри обнаружить прозрачный сверкающий кристалл. С нью-йоркской квартиркой барона Вольфганга фон Штурма все обстояло иначе. Едва шагнув из лифта в сопровождении суетящегося шофера в ливрее, Фредерик понял, что попал в рай для знатоков и коллекционеров искусства. Весь Манхэттен с его силуэтами освещенных изнутри небоскребов, казалось, сбился поплотнее, чтобы вписаться в стеклянное окно-стену двадцати четырех футов высотой, окно, до которого еще предстояло пройти не меньше ста футов по отполированному до блеска полу из мрамора и оникса. Как на ладошке, лежал весь Центральный парк, одетый в ожерелье из освещенных небоскребов.

— А-а, мой Диснейленд, — засмеялся фон Штурм. — Как вы предпочитаете пить бренди?

— Выло бы неплохо пить его из бокалов, — растерявшись, ответил Фредерик: уж не пьет ли барон из золотых кубков?

Когда свет на обоих этажах квартиры был зажжен и отрегулирован, Фредерик вплотную приблизился к шедевру Караваджо "Мальчик с корзиной фруктов". Последний раз он видел "Рагаццо кон канестро ди фрутта" в Метрополитен-музее. Под воздействием Е-таблетки в голове начинало шуметь, и Фредерику стало интересно, знает ли барон, что Караваджо то и дело спал с мальчиками, которых подбирал с улицы, чтобы писать с них святых, а попутно удовлетворять с их помощью свою похоть. Глаза его постепенно привыкли к темноте комнаты, где весь свет был сфокусирован на выставленных экспонатах, и он окинул взглядом громадную гостиную с низенькими, встроенными в стены диванчиками из красного бархата, на которых можно было усадить целую кучу гостей: на диванчиках в строгом, можно сказать, армейском порядке были расставлены подушки, украшенные кисточками. Квартет из массивных декоративных стульев в стиле "элефант", равно как и письменный стол из черного дерева, обитые шагреневой кожей, производили впечатление, правда, не самое привлекательное. Казалось, Фредерик очутился в частном музее, где посетителю разрешается только стоять и смотреть, а не рассиживаться.

Барон фон Штурм вручил Фредерику бокал с "Хеннеси" пятидесятилетней выдержки и сказал с неожиданным оживлением в голосе:

— А вот и мой сегодняшний трофей! Дитер, оказывается, уже распаковал его.

Фредерик, ни на шаг не отставая от хозяина, прошел к жемчужине последнего сотбиевского аукциона древностей. На мощном мраморном пьедестале возвышался так называемый "краснофигурный кратер". Стартовая цена этой штуковины примерно 510 года до нашей эры составила четыреста тысяч долларов. В конечном же счете барону пришлось выложить за нее семьдесят шесть миллионов, рекордную сумму, когда-либо предлагаемую на аукционе за греческую вазу. Но барон должен был иметь ее в своей коллекции во что бы то ни стало. А если барон решил иметь какую-то вещь во что бы то ни стало…

— Подойдите поближе и взгляните сюда. — Барон начал терпеливо объяснять, что "кратер" подписан Евфронием, древнегреческим мастером по росписи ваз, лет этак за полтысячи до рождества Христова. На секунду остановившись, он поднял глаза на Фредерика и с вежливым сомнением в голосе спросил: — Но вам это интересно?

— Интересно ли мне? Ха! — Фредерик, поклонявшийся красоте как верховному божеству, схватывавший форму, контуры и фактуру прежде, чем цвет, наслаждался сейчас каждым мгновением, испытывая прямо-таки телячий восторг.

Все фигуры на вазе были мужскими, главная сцена изображала поединок Ахелая с Гераклом.

— Гляньте-ка сюда, — сказал барон. — Фрагменты на ободе и на обратной стороне тоже сделаны кистью мастера.

Глаза Фредерика между тем остановились на двух полуобнаженных мускулистых титанах, которые сплелись друг с другом в жарких объятиях схватки.

— Если бы вы, американцы, не оказались банкротами, эта восхитительная безделушка никогда не попала бы ко мне, — и он не мигая взглянул в ослепительные глаза Фредерика и в зрачках его увидел собственное отражение. Фредерик отвел глаза в сторону, будто в поисках другого эффектного творения. Он вдруг ощутил себя слабым и беспомощным под пытливо холодным взглядом этого коллекционера и знатока искусства.

— Нельсон Банкер Хант и его брат вынуждены были продать все эти сокровища, чтобы хоть как-то рассчитаться с вашим налоговым ведомством. Нам повезло, не правда ли? — Барон двинулся, чтобы наполнить бокал Фредерика.

Фредерик же, готовый в это время ночи упасть на спину перед первым попавшимся мускулистым парнем, сейчас почему-то нервничал и лихорадочно искал глазами менее возбуждающее произведение искусства, чтобы перевести разговор на него.

— А, "Механик" Фернана Леже, — продолжал барон. — Славная картина. Обратите внимание на кубическую фигуру с гигантскими лапищами и татуированными цилиндрическими руками, которая пробивается на передний план из красочного фона в виде геометрических фигур. Блестящая конструкция, не правда ли?

Что до Фредерика, то мужчина с горящей сигаретой, сложенными крест-накрест руками и черной бородой, как его нарисовал Леже, тянул скорее на заурядного парня, слоняющегося по Кристофер-стрит, чем на композиционный центр произведения искусства 1920 года.

Художественно-историческая лекция барона продолжалась. Теперь она была посвящена обширному конструктивистскому полотну из молотящих по воде и воздуху рук, ног и, как показалось Фредерику, прочих конечностей.

— В 1940 году Леже работал в Марселе над своими "Ныряльщиками", композицией из пяти-шести фигур, ныряющих в воду. Затем он отбыл в Соединенные Штаты и однажды оказался в плавательном бассейне. — Барон вынул из кожаного портсигара одну сигару. "Не дать ли ему огоньку?" — озабоченно подумал Фредерик. — Там оказалось не пять, не шесть, а сразу двести ныряльщиков. Попробуйте в такой суматохе найти себя? Это чья голова? А это чья нога? Леже не мог предложить ответа на этот вопрос, и тогда он нашел прелестный выход. Он разбросал конечности по всему полотну.

Барон все больше входил во вкус. Он, как кудесник, очаровывал Фредерика магией своего голоса, посвящая его в таинства художественного замысла живописца и незаметно намекая гостю, в каком направлении движется вечер.

— Леже заявил: "Думаю, я оказался ближе к правде, чем Микеланджело, изучавший каждую конечность до мельчайших деталей. Я видел росписи Микеланджело в Сикстинской капелле: люди на них не падают. Они стояли в разных углах помещения. Можно разглядеть даже ногти на их ногах. Уверяю вас, когда эти парни в Марселе прыгали в воду, у меня не было времени вглядываться в детали, но мои ныряльщики действительно падают". — Барон откинул голову и рассмеялся. — Можете себе представить: Леже, дающий уроки Микеланджело?