Копье милосердия - Виталий Гладкий

К язычникам Радзивиллы относились двояко: на словах они осуждали идолопоклонство, а между собой втихомолку гордились тем, что их род освящен самим Перкуном. (За исключением, пожалуй, архиепископа Юрия Радзивилла, который яростно преследовал и язычников, и схизматов*.) Поэтому Радзивиллы и не трогали вейделота, тем более что он никогда не появлялся в Несвиже и не старался вернуть новообращенных католиков к вере предков.

Наконец князь и его оруженосец добрались до священной дубовой рощи, где обитал жрец-знахарь. Дорогу сюда указал им дед Яна Кмитича, который так и не стал добрым католиком. Но прежде чем это сделать, старый Кмитич потребовал, чтобы и внук, и князь поклялись всеми своими богами, что не сделают вейделоту ничего дурного и не укажут туда путь иезуитам и вообще никому другому.

Николаю Радзивиллу еще не приходилось здесь бывать, но он был наслышан про это таинственное место. Огромные дубы казались уснувшими летаргическим сном великанами; их могучие ветви-руки сплелись наверху в огромный шатер, укрытый светло-коричневым полотнищем дубовых листьев. Удивительно, но их не смогли сбросить вниз даже осенние бури.

Но главное потрясение ожидало князя и шляхтича-оруженосца Яна Кмитича впереди. Они увидели обширную лесную поляну, огороженную заостренными кверху столбами с резными воротами. Древние толстые доски ворот почернели от времени, и кого изображали резные фигуры, определить не представлялось возможным. Столбы, на которых держались ворота, венчались двумя черепами — лося с огромными ветвистыми рогами и медведя. А посреди огороженной поляны рос дуб-патриарх в десять обхватов. И он был зеленым! Лакированная темная зелень дубовых листьев ярко контрастировала с белым снежным покрывалом, расстеленным на поляне, и голубизной весеннего неба.

Под дубом стоял каменный идол Перкуна с жертвенным камнем, в глубокой нише которого горел вечный священный огонь — «швент угнис» или «Знич», как называли его польские хронисты. Чуть поодаль, на краю поляны, вейделот построил себе примитивное, но просторное жилище, сложенное из древесных стволов; оно напоминало шалаш. На территории святилища стояла такая неестественная тишина, что у князя зашумело в ушах. Не будь Знича, князь решил бы, что вейделот давно покинул эти места, потому что на снежном покрове он не заметил никаких следов, кроме заячьих, — ночью выпала пороша.

Но едва лошади приблизились к воротам, как из шалаша вышел высокий седобородый старик и, властно подняв правую руку, резко приказал:

— Стойте! Вы должны спешиться.

Смущенные и немного напуганные внезапным появлением отшельника, путники повиновались беспрекословно.

— В святилище войдет только один, — молвил вейделот; его огненный взгляд, немного поблуждав по фигурам воинов, остановился на князе. — Ты… — Указательный палец жреца-отшельника нацелился прямо в грудь Радзивиллу.

Князь направился к вейделоту. Видно было, что жрецу Перкуна уже много лет; его темное бесстрастное лицо в морщинах и ритуальных шрамах казалось ликом древнего идола. Но спина вейделота осталась прямой, взгляд не по-стариковски ясен, а в широких плечах все еще чувствовалась недюжинная сила.

Отшельник одет был в шкуру медведя, исполнявшую роль шубы, а шапкой ему служила медвежья голова с верхней челюстью, в которой торчали внушительные клыки. Князь вспомнил, что в древности такой наряд носили литовские воины. Из-под «шубы» выглядывала длинная, обшитая белой тесьмой туника, крашенная соком бузиновых ягод в темный сине-сиреневый цвет. Она была застегнута белым витым шнуром и украшена внизу кистями из бычьих хвостов, а на широком белом поясе висел внушительных размеров нож в деревянных ножнах. Вейделот опирался на длинную клюку с тяжелым набалдашником, которая вполне могла служить смертоносным оружием.

— Мы приветствуем тебя, вейделот, — сказал Николай Радзивилл и поклонился.

— Что нужно отступникам от веры предков в святилище Перкуна? — резко спросил жрец.

Его огромные черные глазищи, казалось, прожигали в броне князя сквозные дыры, и Николаю Радзивиллу даже показалось, что расплавленный металл попал под рубаху и палит кожу.

— Мы не отступники, — возразил ему князь. — Мы рождены в другой вере. Это не наша вина. А пришел я просить, чтобы ты явил милосердие и излечил меня от тяжелого ранения.

— Неужто князь Радзивилл опустился столь низко, что решился отдаться на милость идолопоклонников? — с иронией спросил вейделот.

— Как ты узнал меня? — удивился князь.

Разговаривая с отшельником, он поднял забрало шлема, но его лицо было видно только до половины.

— Я давно знал, что ты придешь ко мне, — спокойно ответил вейделот. — Те боги, которым вы поклоняетесь, дети малые по сравнению с мудрыми богами наших предков. Им многое известно наперед.

— И они все тебе рассказывают… — Князь не удержался и скептически ухмыльнулся.

— Бывает, — серьезно ответил жрец. — Но редко. Старые боги постепенно уходят. Им уже нет дела до человеческих бед и забот. Но о твоем появлении меня почему-то предупредили.

— Болезную я, вейделот, — сказал князь. — Никакие лекарства не помогают. Может, ты поможешь излечиться.

— Помогу. Другому отступнику от веры отцов я бы отказал, а тебе помогу.

— Почему? — не удержался и полюбопытствовал князь.

— Мы с тобой от одного корня. Наш прародитель — великий и мудрый Лиздейка. А зовут меня Тиргайто. Может, ты не знаешь, но входить в святилище Перкуна могут лишь креве, вейделоты и их потомки. Только потому ты здесь, а не за оградой. Там есть шалаш, где я врачую людей.

Князь был сильно смущен. Вся его христианская сущность противилась кощунственной мысли, что древний род Радзивиллов имеет какое-то отношение к вейделотам, которые в давние времена приносили своим мрачным богам человеческие жертвы. И тем не менее в отрочестве он знакомился с семейными хрониками и знал, что существовала боковая ветвь рода, которую основал Радзивил Вайшвид. Он был воином, но почти все его дети и внуки стали жрецами Перкуна и других древних богов. Поэтому не исключено, что Тиргайто сказал правду.

Глядя на хмурое лицо князя, вейделот грустно улыбнулся. Он словно читал мысли своего дальнего родственника.

— Пойдем, — сказал вейделот, и они зашли в шалаш.

Обитель Тиргайто мало чем отличалось от жилища сельского знахаря. Пучки хмеля, сухих целебных трав и кореньев под потолком, горшки-банки-склянки с настоями и мазями, большой казан на треноге посреди шалаша. Дым от этого примитивного очага выходил в отверстие, прорезанное в крыше. Возле отверстия висели куски вяленого мяса, которые коптились в дыму очага. Под стенами стояли высокие горшки с зерном и два бочонка, скорее всего с пивом. Три пенька заменяли Тиргайто стол и стулья. Задняя стенка шалаша была закрыта звериными шкурами; там же находилось и ложе вейделота. Оно представляло собой шесть низких толстых чурбаков, на которых лежало сплетенное из хвороста основание, застеленное сеном. Поверх сена вейделот бросил медвежью шкуру, исполнявшую роль простыни, а одеялом ему служили сшитые воловьими жилами барсучьи шкуры, очень полезные тем, у кого болит спина и ноют на сырую погоду кости.