Возвращение Эмануэла - Клаудиу Агиар

Наконец, закончив свою затянувшуюся лекцию, посвященную сразу всему многообразию природы, он взглянул вверх, как будто бы жил по солнечным часам, и поднялся со словами: «Пора снова в путь, мой дорогой! Радиатор, должно быть, уже остыл».

Меня буквально оглушили все эти сведения. Я всегда считал, что убивал самых обычных пташек, ничего особенного из себя не представляющих. Виноват в том, как я поступал с ними в детстве, был Май-да-Луа. Это он сказал мне, что тому, кто съест сердце колибри, будет сопутствовать удача. Самое настоящее суеверие. Я съел несколько больших и маленьких птиц. Несмотря на то, что предварительно их обваливали в муке, они, зажаренные на углях, превращались в ничто, в комочки, которых не хватало и на один зуб. Позже Май-да-Луа сказал, что злодейство приносит удачу только, если сердце съедается сырым, еще теплым. В это время перед нашими глазами колибри судорожно била крыльями в предсмертной агонии. Тогда я поссорился с Май-да-Луа и больше никогда не доверял ему, за исключением случаев, когда он хвастался своими победами на поприще секса. Это он умел как никто другой. Правду он говорил или врал, но этот его опыт заставлял нас подчиняться ему в других делах…

После того как мы полностью устранили поломку, машина не захотела заводиться, и это означало, что моя одиссея должна продолжиться. Мне пришлось толкать автомобиль по шоссе, в то время как пожилой господин, сидя за рулем, кричал изнутри: «А теперь, давай! Сильнее! Давай!» Впереди показался небольшой мостик, и к тому же шоссе пошло вверх, что еще больше осложнило ситуацию. Стало ясно, что скоро машину нельзя будет сдвинуть ни на миллиметр. Она превратилась в груду старого бесполезного железа, выкачивавшего из меня последние силы. Я уже не в состоянии был толкать ее более чем на три шага, но шофер продолжал кричать изнутри: «Давай! Соберись с силами, мой дорогой!»

Машина начала скатываться назад. Я чувствовал себя настолько вымотанным, что стал опасаться, как бы она не раздавила меня своими колесами, если потеряю сознание. Заметив, что автомобиль пятится, шофер скомандовал: «Попробуем в другую сторону! Давай, заходи спереди и постарайся, мой дорогой!» Я снова начал толкать, но уже назад, под уклон, в то время как шофер включал по очереди то одну, то другую передачу Однако машина на это не реагировала. В тот момент у меня даже возникли подозрения, что он согласился взять меня не потому, что его убедил полицейский Энеас, а по той причине, что хотел иметь человека под рукой на всякий случай. Одновременно я благодарил судьбу за то, что она послала мне такую старую машину, как эта, потому что если бы пожилой господин ехал на новом автомобиле, возможно, он даже и не задумался бы о том, что ему смогут понадобиться мои услуги.

Выйдя из машины, он стал объяснять, почему она не заводится. Подпирая ее со стороны багажника и заодно восстанавливая силы, я ничего не слышал. К счастью, в этот момент сзади, из солидарности, остановился автомобиль поновей. И его водитель согласился оказать нам помощь. Осмотрев бампер, он посигналил, предупредив таким образом, что начинает толкать. Пожилой господин выжал сцепление, включил передачу, и его старушка, несколько раз вздрогнув, завелась.

Первые звуки ожившего двигателя, похожие на взрывы, заставили всех рассмеяться. Автомобилист, оказывавший помощь, затормозил, подождал, пока наш двигатель станет работать уверенно, и обогнал нас. При этом пожилой господин горячо поблагодарил его, несколько раз надавив на клаксон и помахав ему вслед рукой. Дальше мы без приключений доехали до Пилар и, пообедав там, снова взяли курс на Ресифи.

В Жаботау, уже поздним вечером, вблизи казарм, огороженных длинным забором, мы застряли в огромном скоплении автомобилей. Откликнувшись на наши попытки выяснить, в чем дело, кто-то сказал, что солдаты инспектируют все машины подряд и проверяют документы. Мой спутник полностью сохранял спокойствие и, как ни в чем не бывало, продолжал рассказывать мне свои истории. Однако до меня уже не доходило ни одного его слова. Я мог думать только об одном: о том, что меня могут арестовать из-за Блондина.

К нам медленно приближались два солдата. Видимо, было заметно, что я слишком нервничал, и пожилой господин попробовал меня успокоить:

— Обычное дело, мой дорогой! После того как происходит военный переворот или революция, они всегда несколько дней занимаются этим.

Когда, наконец, настала наша очередь, он предъявил свои документы одному из солдат, который на них едва взглянул. Сразу же посмотрев в мою сторону и даже не протянув руки, чтобы взять мои документы, он раздраженно приказал мне выйти из машины и следовать за ним на контрольно-пропускной пункт. Я испугался настолько, что весь похолодел и потерял речь. Второй солдат, громко хлопнув в ладоши, распорядился, чтобы машина проезжала: «Пошел! Не загораживай проезд!» Взяв свой пакет, я вылез из машины и последовал за солдатом, в то время как пожилой господин, удивленно глядя на меня и не в состоянии понять происходящего, трогая машину, высунул голову и спрашивал, за что они забирают парня. Солдат, показывая ему жестами, чтобы он не останавливался, крикнул: «Креол задержан как подозреваемый!»

Нас бросили в темный барак. Все наводило на мысль, что это лишь временный пункт приема задержанных. Несмотря на запрет разговаривать, люди шепотом обменивались новостями или просто короткими репликами, даже когда шаги охранников раздавались совсем рядом. Из разговора старого человека с более молодым я понял, какая опасность мне угрожает Когда старик снимал свои очки с толстыми стеклами, было видно: его веки покраснели от бессонницы, а в глазах угадывались следы перенесенных унижений. Именно его смерть заставила почувствовать, насколько реален такой исход для каждого из оказавшихся под арестом. Он отказывался от отвратительной еды, которую давали, и, возможно, поэтому слабел с каждым часом. На его распухшие ноги, обутые в францисканские тапочки хорошего качества, страшно было смотреть.

Ночью он начал дрожать. Сначала я подумал, что ему холодно. Но вскоре понял — у него жар. В какой-то момент дрожь усилилась настолько, что мне показалось, как будто бы я сам болен. По моему телу бежал странный холод и одновременно изо всех пор струился пот. Я позвал на помощь. Почти все уже спали и проснулись, испуганные моим криком. Один из арестованных оказался врачом. Он сказал, что лучше всего освободить пространство вокруг больного, чтобы ему легче было дышать. Воздуха там и вправду не хватало. Было очень душно и тесно. Мы отодвинулись. Но тело старика задергалось в судорогах, а лицо исказилось в повторяющихся конвульсиях. Они свидетельствовали о волнах нестерпимой боли. Газы, которые с треском испускал старик в большом количестве, создавали впечатление, будто что-то взрывалось и разлеталось в разные стороны.

Врач прослушал его сердце и обнаружил у него сердечный приступ. Была необходима срочная госпитализация, так как только в больнице ему могли оказать нужную помощь. Кто-то заколотил в дверь. Почти сразу же вошел охранник. Еще несколько остались снаружи.

Вошедший солдат, посмотрев на происходящее издалека, заявил: все это «нервное» и скоро само пройдет. Положение осложнилось, так как он собрался уходить, а врач продолжал настаивать на своем.

— Это совсем даже не только нервное, дорогой! Я врач и знаю, что говорю. Этот человек может умереть в любой момент и…

Ох, и зачем только он сказал это? Солдат, положив руку на рукоятку пистолета, торчавшую из кобуры, пробурчал, не двигаясь со своего места: «Кто там выступает? И ты, и этот старик просто заключенные и больше ничего!» К счастью, военный развернулся и, выйдя в коридор, начал возиться с засовом. В этот момент один из его сослуживцев сказал ему, что не следует брать на себя ответственность за жизнь человека и будет лучше доложить о случившемся дежурному офицеру. Тут же дверь захлопнулась.

Услышав, как щелкнул замок, я испытал двойное разочарование. Во-первых, потому, что снова оказался запертым в помещении, где находились люди, возможно, совершившие такие правонарушения, какие мне даже и в голову не могли прийти. Во-вторых, потому что я видел перед собой старого человека, умиравшего у меня на глазах, и ничего не мог сделать. И это чувство беспомощности овладело всеми без исключения. Все мы ничего не стоили. Ничего!

Я опустился на пол там, где стоял, и, наклонив голову, попытался сдержать подступившие рыдания. Мне это не удалось. Слезы хлынули. Кто-то по-дружески положил мне руку на плечо со словами: «Не плачь, парень, наша жизнь здесь не закончится. Но нужно проявить силу воли, чтобы выйти отсюда». Открыв глаза, я увидел — меня утешает врач. Вскоре он отошел и снова стал прослушивать грудную клетку старика, безучастно лежавшего на полу и казавшегося мертвым.

Позднее, когда мы уже не ждали никакой помощи со стороны охраны, дверь скрипнула. В нее быстро и молча вошел худощавый офицер. Мы все мгновенно встали. Пройдя в центр камеры, офицер, высоко подняв подбородок, обернулся к сопровождавшим его солдатам и спросил, кому плохо? Солдат, указав в угол, сказал: «Он там, сеньор». Мы расступились, чтобы дать им пройти. Офицер наклонился над телом старика и несколько секунд всматривался в застывшее лицо человека, уже напоминавшего мумию. Выпрямившись и одернув мундир, он обратился к солдату: «Иди и позови врача! И чтобы прямо сейчас осмотрели этого заключенного!»