Возвращение Эмануэла - Клаудиу Агиар

Вдруг как будто кто-то выстрелил в меня. Жгучая боль полыхнула, как вспышка молнии. Я почувствовал несколько сильных ожогов на ладони правой руки. Мгновенно такие же выстрелы обожгли левую ладонь. Настигший меня разрушительный огонь разорвал тело на куски и одновременно оставил его целым. Поскольку удары пришлись по ладоням, какое-то мгновение я был абсолютно уверен, что лишился их, а их кусочки рассыпались по полу. Я стал искать глазами кисти своих рук. Несмотря на то, что видел, как они кровоточат и кровь капает из рассеченной кожи, у меня было ощущение: больше они мне не принадлежат. Они распухли до такой степени, что казалось, кабинет забит этим ни на что не пригодным мясом, ставшим источником невыносимой боли, которой хватило бы для заполнения собой всего мира.

Невольно я испустил вопль и, безудержно разрыдавшись, потерял равновесие и упал. Значит, крики, услышанные в предбаннике, принадлежали кому-то, кто, как и я, начал тогда получать первые удары, предупреждавшие о том, что может произойти впоследствии. Наверняка там, снаружи, в том же помещении находился человек, читающий свою книгу перед несколькими заключенными, ждущими очереди на допрос.

Помню, что, начав терять сознание, я инстинктивно пытался помочь себе руками, но они, сожженные испепеляющим огнем, ни на что не годились. Когда я дотрагивался ими до самого себя, казалось, будто тот человек наносил еще один нестерпимый удар. Лучше было оставаться на полу не двигаясь: Однако мужчина в темных очках подошел ко мне и приказал:

— Эй, ты, креол, давай поднимайся!

Так как толком я его не расслышал, он прибег к другому, более привычному для него стилю общения, несколько раз ударив меня по спине. Новая волна боли распространилась по всему телу. Казалось, — эти удары сломают мне спину. Я инстинктивно уперся ногами в пол и, не дотрагиваясь ни до чего кровоточащими руками, поднялся, плача как ребенок. Горячие слезы омывали лицо и, стекая, пропитывали мою грязную мятую рубашку Возможно, они смягчили мои страдания и промыли глаза, потому что я вновь увидел, хотя и неотчетливо, то, что находилось передо мной: безучастного шефа на вертящемся стуле, читавшего отчет за отчетом, и человека в темных очках, который брал в руки розгу, напоминавшую по форме толстую линейку.

«Неужели он намерен использовать эту линейку?» — со страхом подумал я. Конечно же, это была линейка, но приспособленная для битья — деревянная, черного цвета, имевшая выступы по всей длине. Она была хорошо отполирована и словно подогнана под анатомические характеристики того, кто намеревался ее применить. Тип в темных очках держал ее с каким-то загадочным удовольствием. Со всей очевидностью, для него это был не просто кусок какой-то деревяшки, неодушевленный предмет. Нет! Это было живое существо, наверняка, любимое и заслуживающее уважения. Кадык на его горле дергался, как будто человек глотал что-то вкусное, когда полоска дерева рассекала тело жертвы. Возможно, он на расстоянии чувствовал вкус крови? Или это был вкус его собственной раскаленной ярости, несущей смерть? Не вызывало сомнений, экзекутор испытывал огромное наслаждение.

Не дожидаясь, когда он опять скомандует, чтобы я смотрел ему в глаза, скрытые за темными стеклами очков, я сам, задрожав, вцепился в него взглядом. И он почувствовал, что я размяк и, наконец, готов рассказать правду, которая им была нужна. Но какую правду? Мне ничего не было известно об организациях или именах товарищей. Тем временем человек вновь поднял линейку — и небосвод рухнул на мою голову. Прежде чем меня настиг второй удар, шеф повернул стул и посмотрел на меня холодным, отрешенным взглядом:

— Ну, теперь ты что-нибудь вспомнил?

Я толком ничего не мог сказать. Был в таком отчаянии, что спросил, не хочет ли он узнать, как мне удавалось преодолевать разного рода неприятности в пути, на шоссейных дорогах. Когда я начал говорить, с их стороны почувствовался определенный интерес, но как только было произнесено слово «дороги», они расхохотались. История о ходьбе по дорогам, по их мнению, могла вызывать только смех. Шеф снова повернул стул, и я понял, что он собирается вновь отдать меня в руки обладателя этой проклятой линейки для биться.

Прежде чем посмотреть в зловещие глаза большого человека, я почувствовал, что расплакался. Теперь все происходило без единого слова, так как я уже усвоил ритуал. Нужно пристально смотреть ему в глаза, страдая от его насилия. Странное удовольствие, которое мы доставляли им против воли, добывалось в неравной игре, так как только один из ее участников мог почувствовать вкус победы, видя, как жертва отчаянно извивается. Это и доставляло ему высочайшее наслаждение. Прежде чем кровь начинала хлестать из рассеченного тела, мучитель созерцал, как в глазах жертвы постепенно рождались страх, ужас и, возможно, предчувствие смерти. Все эти эмоции отражались на моем испуганном, заплаканном лице. А мучитель получал от этого удовольствие, сопоставимое с оргазмом.

Линейка для битья, занесенная над моими руками, как я уже сказал, производила эффект, схожий с ударом молнии. Я чувствовал себя полностью подавленным. Должно быть, так же чувствуют себя дети, которым только что довелось испытать подобное телесное наказание, дабы запомнить школьные уроки. И я спрашивал себя: какой урок следовало бы повторить этим глухим и ненасытным монстрам? Мои размышления были прерваны очередными ударами, нанесенными с большей жестокостью, чем предыдущие. Издав дикий крик, я все же сумел расслышать, как человек в очках произнес: «Прежде чем сказать „а“, надо было думать, как скажешь „б“».

Руки уже все были в крови. Я знал, что они по-прежнему принадлежат моему телу, но снова казалось, что кисти, отделяясь от предплечий и падая на пол, разбиваются вдребезги. И словно пытаясь собрать то, что от них осталось, наклонился, а, может, и упал от невероятной слабости. Оптический обман вводил меня в заблуждение: пол был всего-навсего забрызган каплями крови. Это не волновало человека в темных очках. Под его правой ногой находилось нечто вроде коврика из губки, с которым он управлялся привычно и ловко, сразу же затирая кровь и не оставляя за собой никаких улик. Безнаказанность торжествовала. А в дальнейшем истязатели будут признаны невиновными в соответствии с логикой закона, установленного верховной властью на то время.

Наконец шеф сделал еще один поворот на своем стуле и, придвинувшись к столу, сложил бумаги в архивную папку. Эти действия явно имели какой-то смысл для человека с линейкой. Видимо, они означали, что в отношении меня не было другого выхода, как приступить к следующему этапу. Поэтому экзекутор прошел вперед и, просунув руку между занавесками, открыл потайную дверь, ведущую в другое помещение. Потом он сделал мне знак следовать за ним. Послушный, как школьник после наказания, я медленно двинулся. Я был настолько деморализован, что чувствовал себя животным, выброшенным из своей привычной среды обитания. Подчиняясь первобытным инстинктам, я не только осматривал, но и обнюхивал все вокруг.

Помещение было просторным. По углам стояли шкафы. Помимо деревянных ящиков и ящичков, столов, стульев, телефонов, электрических ламп всех разновидностей и размеров в глаза бросилось множество проводов, гнездившихся в специальных разъемах. Неужели здесь применяли пытки, о которых рассказывали заключенные? В это невозможно было поверить. Обстановка в целом больше напоминала бухгалтерскую контору. Что может быть общего между бюрократическим учреждением и человеческой бойней? По правде говоря, я был настолько напуган, что несколько табуреток, стоявших в центре, принял за ящики. Неужели я видел только то, что позволяло мне разыгравшееся воображение?

Несколько человек, скрестив руки, сидели за столами и оживленно беседовали. Поскольку мужчина в темных очках покинул меня в середине зала, я оставался стоять там, испытывая сразу два чувства. Одно из них было удивление, другое — желание как можно быстрее прийти в себя, так как все предметы вращались перед глазами, как живые. В конце концов я все же потерял равновесие и эффектно, с грохотом, рухнул на пол. При этом я одновременно видел себя со стороны. Так случается с нами только в ночных кошмарах.

Не в состоянии собраться с силами, чтобы подняться на ноги, лежал я довольно долго. Люди, сидевшие за столами, продолжали оживленно переговариваться и, казалось, не замечали моего присутствия. А возможно, мое распростертое тело было для них еще одной вещью или просто частью их работы, приносящей удовлетворение. Поэтому им было весело. Только потом я понял, что смеялись не надо мной. Я не мог стать даже поводом для шуток, поскольку не был человеком. Придя в чувство, несколько минут я оставался неподвижным, как будто бы все еще находился без сознания. Служащие иногда вставали со своих мест. Я ощущал их шаги совсем близко от себя. Может, они готовили свои рабочие инструменты, так как рылись в деревянных ящиках. Кто-то, печатая, с силой стучал по клавиатуре. А я мучился.