Вперед в прошлое 8 - Денис Ратманов

Хозяин шагнул к плите и обратился к Каналье:

— Я поставлю чай, вы ведь не против?

— Спасибо, — кивнул Каналья без энтузиазма.

Я отследил направление его взгляда и увидел крупного рыжего таракана, заинтересовавшегося объедком между половицами. Страшно представить, что в спальне!

— Я хотел бы посмотреть на вещи, которые вы мне принесли. — Лев Семенович уселся напротив меня.

Каналья тоже сидел, а вот Андрею не хватило места, и он остался подпирать дверной косяк. Я принялся разворачивать керосиновую лампу. Хозяин квартиры с интересом вытянул шею. Глаза его заблестели. Когда наконец лампа предстала во всей красе, у него, как у Андрея при виде иконы, задрожали пальцы.

— Восхитительно! Это… это шедевр!

Прежде чем прикоснуться к керосиновой лампе, он пару раз сжал и разжал пальцы, словно боялся ее сломать. Наконец решился, повертел в руках, аккуратно наклонил, рассмотрел дно, постучал по металлическим девушкам.

— Бронза! Очень хорошая работа. Судя по клейму на вентиле — середина девятнадцатого века.

Андрей присвистнул.

— А страна? — спросил я.

— Франция. Знаменитая фирма. BREVETE. Фарфор, ручная роспись, без реставрации. — Его монотонный голос напоминал молитву.

— Сейчас! — Лев Семенович, поскрипывая половицами, рванул из кухни, а вернулся с лупой, принялся вертеть лампу так и сяк. — Точно! Франция, 1828 год!

Каналья присвистнул. Хозяин берлоги встрепенулся и поднес палец к губам.

— Т-с-с! Примета плохая, денег не будет…

— Т-с-с-с, — зашипел чайник на плите, готовый разразиться свистом.

Лев Семенович залил кипяток в фарфоровый чайник в форме слоненка, куда уже засыпал чай, погладил его.

— Китай, девятнадцатый век. Но — скол на хоботке, неликвид. — Он вздохнул, щелкнув чайник по боку. — Знал бы он, что настанет время, когда в нем будут заваривать чай, который даже веником не пахнет…

— Таки какова цена нашей лампы? — спросил Каналья.

Глаза Льва заблестели, черты лица стали хищными.

— Она, бесспорно, дорогая. Ее истинная стоимость определяется трудно, нужно говорить со специалистами в этой области. К тому же во всем мире есть коллекционеры, готовые и тысячу долларов отдать за редкую вещь, какой ваша лампа, бесспорно, является.

— Ближе к делу! — Каналья тоже хищно подался вперед.

Реставратор почуял это и продолжил, глядя куда-то в сторону.

— Сто долларов — ее цена сейчас. Бо́льшую сумму вряд ли кто-то предложит, потому что коллекционеры обнищали, а поездка за границу нецелесообразна.

— Вы предложите? — спросил я. — Тысячу долларов?

Кадык реставратора дернулся, будто он эти деньги проглотил.

— У меня нет таких денег! — развел руками он. — Но есть шестьдесят пять долларов.

Мы с Канальей посмотрели друг на друга, я мотнул головой, и Алексей сказал:

— Огромное вам спасибо! Мы подумаем.

Реставратор снова дернул кадыком.

— Вещь требует реставрации, потемнел фарфор… Но, если вы готовы подождать, я могу занять двадцать долларов и купить лампу за восемьдесят пять.

Каналья распахнул глаза, скосил их на меня, но я скрестил два указательных пальца — мол, ни в коем случае.

— У них есть еще кое-что, — напомнил Андрей. — Павел, покажешь?

Я развернул икону, и реставратор затрясся весь, вцепился в нее, не стал ветреть в руках, а впился взглядом, принялся рассматривать образ через лупу, щелкая языком.

— Ну? — спросил Андрей. — Шестнадцатый век? Как я и думал?

Лев Семенович посмотрел на него с неодобрением.

— Все возможно. Необходим более тщательный анализ, мне нужно в лабораторию.

Задумавшись, хозяин квартиры разлил чай по чашкам, вытащил из ящика коробочку с сахаром, выложил на блюдце три кубика и напомнил, держа икону обеими руками:

— Чтобы установить детали, мне нужно в лабораторию. Вы не против?

— Я с тобой, как договаривались, — вызвался Андрей.

Вроде бы даже обрадовавшись, реставратор вернул Андреев кубик сахара в коробку. Вспомнилось: «Сколько ложек чая вы кладете в чай?» «Дома одну, в гостях можно и пять». «Чувствуйте себя как дома!»

— Идем!

Они с Андреем удалились. Когда хлопнула дверь в помещение, которое хозяин называл лабораторией, Каналья взял за ушко изящную фарфоровую чашку, слишком чистую для этого места, сделал глоток:

— Тоже Китай. Лохматый век, но неликвид. — Он щелкнул языком точно, как хозяин, и покачал головой, закатывая глаза, будто собирался умереть. — Трещина!

Я хохотнул. Каналья продолжил:

— Жениться ему надо, а то тараканы сожрут. Проснется, а он вместо спальни — в туалете. Унесли.

— Таким людям нельзя жениться, — парировал я и вспомнил отца с малолеткой под руку. — Он сожрет жену, если она сдвинет с места его барахло, а труп мумифицирует и положит на балконе. Или жена его сожрет за это барахло.

— Сколько он хочет за э-э-э… диагностику?

— Экспертную оценку, — поправил его я. — Тысячу рублей.

— Ты уверен, что не стоит продавать лампу за сто баксов? Это ведь хорошие деньги.

С одной стороны, он прав: это почти двадцать акций «МММ», которые превратятся в двести тысяч через месяц и в четыреста — через два. Но с другой — это вложение денег типа как в землю, цена лампы — минимум тысяча долларов, просто сейчас ни у кого нет денег, и Интернета нет, чтобы продать ее иностранцам.

У Льва Семеновича наверняка есть знакомые скупщики старины и точки сбыта, он купит у меня лампу за сто баксов, продаст за сто пятьдесят. Полтинник поднимет и будет его два месяца проедать.

Каналья выхлебал чай, налил себе вторую порцию, потом третью и произнес задумчиво:

— Пошел я в туалет. Если буду орать — хватай топор и беги на выручку.

Я остался в одиночестве, слушая, как гудит водопровод. Тишина стояла мертвая: ни соседского телика, ни топающих детей, ни собак, только вдалеке, в порту, гудел сухогруз или танкер. Одним словом — сталинка.

И снова погрузился в мысли. Вопреки стараниям химички Никитича, которая спрашивала все, что мы проходили с начала года, химию я сдал на пять. Остальные учителя отказались меня опрашивать, сказали, что ответа на уроке будет достаточно.

Четверть я заканчивал со всеми «пятерками», как и Илья, и Баранова. Гаечка подтянула математику, у нее в четверти было две четверки: алгебра, по которой раньше был еле-еле трояк, и физика. Чабанов также заканчивал с двумя четверками, чем удивил учителей. Рамиль и Минаев, по жизни троечники, стали хорошистами. Карась, второй по тупизне ученик нашего класса, исправил двойки и обзавелся даже «четверками»