Еще одна из дома Романовых - Елена Арсеньева

– Боже мой, Элла… – простонал Павел. – Вы хотите сказать, что…

– Я хочу сказать, что моя младшая сестра Аликс совершенно здорова, – твердо сказала Элла. – И для судьбы русской династии она не несет никакой угрозы. У меня – носительницы наследственной болезни Кобургов – нет и не будет детей. Проклятие Кобургов умрет вместе со мной!

Настало молчание, Александра не верила своим ушам! Она никогда не слышала ни о каком проклятии Кобургов, ни о какой болезни, которая могла быть опасна для судьбы династии. Но, видимо, это и впрямь было что-то ужасное, потому что Павел все молчал, а когда заговорил, у него дрожал голос:

– Так вы принеси себя в жертву року? Неужели это правда, Элла? Любовь моя… Мне нет прощения!

Элла что-то сказала в ответ, однако голос ее был заглушен смехом пары, пролетевшей мимо. А через минуту Павел и Элла отошли от колонны и снова влились в танцующий круговорот.

…Александра почувствовала, что сейчас зарыдает. Боль в сердце казалась невыносимой. Но страшным усилием воли она удержалась от слез. Заплакать могла та маленькая, неопытная девочка, которой считал ее Павел. Но за несколько минут Александра повзрослела. Она чувствовала эту перемену в себе так остро, как человек ощущает выздоровление от болезни.

Новыми глазами теперь взглянула она на свою жизнь и на отношения с мужем. О нет, любовь ее к нему не дала трещины… просто это была уже другая любовь.

Александра вспомнила мать, которая со странным, мечтательным выражением лица поет: «Святой Васили приходит!» – и знает, не может не знать о тайных поездках отца в Париж. Но продолжает любить его, продолжает рожать от него детей. Вот так теперь и Александра будет знать тайну своего мужа… И рожать от него детей.

Первого, во всяком случае, она уже носит, хотя об этом еще не знает никто. Александра хотела раньше других сообщить эту новость Элле, но теперь сначала напишет матери.

«Мой дорогой Главнокомандующий! Вы были так добры ко мне заехать, и я, избалованная Вами, смутно надеялась, что Вы повторите Вашу попытку. Но увы! Оттого в жизни и бывают разочарования, что мы надеемся на слишком многое!!! Итак, неужели я Вас до моего отъезда не увижу? Сегодня я исповедуюсь, а потому – простите меня, грешную, во-первых, во всем, а во-вторых, за то, что попрошу Вас приехать ко мне в четверг, от 3-х до 6-ти, или же в субботу в то же время. Я прошу Вас заехать оттого, что хочу Вам дать, как всегда, маленькое яичко на Пасху и боюсь, что на праздник Вас не увижу.

Всегда всем сердцем Ваша Ольга Пистолькорс».

Владимир Александрович прижмурил один глаз.

Лихое письмецо! Много сказано, а еще больше читается между строк. В прошлый раз, когда он заезжал к Леле (для близких друзей и самых уважаемых людей, а великий князь, несомненно, относился не к одним, так к другим, Ольга Валерьяновна была Леля или «мама Леля», как называли ее дети. А подражая им, и взрослые стали называть так мадам Пистолькорс, усматривая в этой фамильярности что-то почти интимное – и в то же время прикрывая словом «мама» совсем даже не родственные чувства, которые вызывала в них эта женщина), она повела его в свой кабинетик смотреть какие-то фотографии и усадила ради этого в кресло. Комнатка была настолько тесна, что никакой другой мебели, кроме бюро и стула, там не помещалось. Ну, Леля и уселась на ручку кресла – жесткого, скользкого – и оживленно принялась рассказывать великому князю о том, кто изображен на фото.

– А это мы с сестрой Любочкой, я к ней, к слову сказать, на Пасху собираюсь поехать на Ривьеру, она там сейчас с детьми, я тоже всех своих заберу… На этой фотографии она уже замужняя дама, а я, видите, еще гимназистка… Помню, родители повели нас делать фото, а помощник фотографа из-за занавески высовывался и строил такие глазки, что нас с сестрой разбирал ужасный смех. Фотограф не мог понять, с чего мы покатываемся и не хотим принять томный вид, какой полагается для съемки, но в конце концов маман заглянула в салон, заметила этого молодого человека и устроила страшную сцену – сказала, что тут развращают девиц и приличных дам, а потому мы немедленно уходим. Фотограф ужасно разволновался, стал умолять остаться, посулил сделать снимки за полцены, а помощника выгнать взашей… Фотографии и правда сделал почти за бесценок, а вот выгнал ли помощника, не знаю, хотя, помню, моя мстительная маман собиралась пойти проверить!

Она так бурно жестикулировала, так раскачивалась от смеха, что вдруг соскользнула с подлокотника – да и угодила прямо на колени к Владимиру Александровичу. Этого, конечно, никак не могло не случиться, очень уж милочка Леля ерзала, и он все поджидал, ну когда же, когда?.. И вот – нате вам!

Конечно, она пискнула, ойкнула и охнула, и принялась извиняться, и попыталась вскочить, и как бы невзначай оперлась на плечо Владимира Александровича, и лицо ее оказалось рядом с его лицом, а губы рядом с его губами, и случился весьма пылкий поцелуй, который повторялся неоднократно, и великий князь убедился, что Ольга Валерьяновна не носит дома корсет. О, это было так волнующе… Ее гибкая спина, и упругие округлости под капотом, и мягкий животик, и шея, которую щекотали его усы, а Леля смеялась, закидывая голову, так что полы ее капота на груди разошлись, и он своими усами добрался до белых холмов груди, и тут она перестала смеяться, а начала постанывать, и Владимиру Александровичу оставалось только расстегнуть себе галифе и задрать ей юбку, однако…

Однако за стенкой вдруг затрезвонил телефонный аппарат, и послышались быстрые шаги Мальцева, адъютанта ее мужа (ну да, у всякого адъютанта важного лица есть еще и свой адъютант, и не один, который дежурит в его квартире во время отсутствия своего начальника, а при надобности оказывает услуги его супруге и детям). Мальцев взял трубку, сообщил, что ротмистр Пистолькорс в полку, – и Владимир Александрович при звуке его голоса и при упоминании фамилии хозяина дома несколько протрезвел. Да и Леля спохватилась, запахнулась, слезла с его колен и приняла такой вид, будто вообще ничего не произошло. Ни словом они не обмолвились о случившемся! Однако в глубине прекрасных удлиненных глаз Ольги Валерьяновны мелькали такие бесенята, что было ясно: происшедшее доставило ей немалое удовольствие и она надеется на продолжение.

– Ах, – сказала Леля, – этот Мальцев, он ужасно старательный. И никогда не отказывает помочь даже в мелочах. Право слово, если послать его к модистке за новой шляпкой, он непременно пойдет и все выполнит наилучшим образом, несмотря на то, что моя модистка живет на другом конце города и часа два уйдет на поручение. Никак не меньше! Завтра у нас, к сожалению, Ковалев дежурит, а это такой зануда, лентяй и каждой бочке затычка, вечно по всем комнатам нос сует, однако послезавтра снова Мальцев, к счастью, дежурит. Вот как раз послезавтра в три часа я его к модистке собиралась отправить.