Конспект - Павел Огурцов

— Это я уже и сам чувствую.

— Тогда зачем ты учишься в нашей профшколе? — спросил Изъян.

— А я не знаю своего призвания, да и есть ли оно у меня — тоже не знаю.

— А я почти убежден, — сказал Птицоида, – что призвание к чему-нибудь есть у всех. Вопрос в том, чтобы его нащупать.

Легче всего нам было определить социальное положение: рабочий, служащий, кустарь, крестьянин. Постепенно научились отличать чернорабочих от рабочих квалифицированных, потом среди квалифицированных рабочих стали выделять металлистов и строителей, а среди служащих — учителей, врачей и инженеров, потом среди учителей — преподавателей литературы, а среди врачей — детских. Распознавали дворников, парикмахеров, портных, торговцев, а особенно — торговок. И все же профессии большинства людей даже не пытались угадывать и лишь вылавливали взглядом таких, на которых, как нам казалось, лежит ее отпечаток. Что профессия накладывает отпечаток, в этом мы не сомневались. А вот какая профессия — какой отпечаток? Несколько раз обсуждали эту тему, но одолеть ее не смогли. Теперь же, когда пишу об этом, понимаю, как наивно пытаться одним махом решить такой сложный вопрос. Не знаю как в других странах, но теперь у нас по внешним признакам угадать специальность, за редким исключением, невозможно. Причин несколько. И то, что обязательное среднее образование, одинаковое для всех, накладывает отпечаток не меньший, чем профессия. И то, что десятилетиями нас всеми средствами пытались подогнать под требуемый стандарт. И если на личностях огромного количества специалистов низкой квалификации при их равнодушии к своему делу что-нибудь и отражается, то только не профессия. А впрочем, — кто знает! Не исключено, что и эти мои соображения столь же наивны.

26.

Собрались в клуб на лекцию о любви и дружбе, но я чем-то был занят и не пошел, на другое утро впервые чуть не опоздал на занятия, вошел в аудиторию одновременно с преподавателем и сел на свое место рядом с Таней. Разговаривать нельзя, и я пишу на листке бумаги: «Лекция интересная?» Таня пишет: «Страшная гадость. Тебе повезло, что ты не был». С удивлением поворачиваюсь к ней. Таня пишет: «Закрой рот и повернись к преподавателю». Перемена. На мой вопрос ребята хмурятся.

— Не хочется и рассказывать, — говорит Птицоида. — Мы не дослушали и ушли. Один Изъян остался.

— Как же! Жалко денег за билет, — говорит Пекса. — Надо досидеть до конца.

— Да не жалко денег! — вспыхивает Изъян. — Не в этом дело.

— Увлекся содержанием, — говорит Токочка. — Не оттащишь.

— Да не увлекся я содержанием!

— Чего же ты сидел? — спрашивает Таня.

— Приятно было слушать, — говорит Токочка.

— Слушай, я тебя сейчас стукну!

— Так чего же ты сидел? — спрашивает Таня.

— Новая точка зрения. Хотел в ней до конца разобраться.

— Разобрался? — спрашиваю я.

— Кажется, разобрался.

— Ну, и что?

— Для себя я ее не приемлю, но для других она, возможно, и подходит.

— А кто эти другие? — спрашивает Птицоида.

— Те, кто в зале. Вы же слышали возгласы одобрения: «Верно!»... «Правильно!»...

— Ты думаешь, что Муссолини не слышит возгласов одобрения? — начинает Птицоида, но его обрывает звонок.

По дороге в мастерскую прошу Таню рассказать о лекции.

— Противно, Петя. Если уж тебе так хочется знать, пусть кто-нибудь из ребят расскажет.

По дороге домой Изъян рассказывает:

— Любовь выдумала буржуазия...

— А до буржуазии любви не было?

— Не придирайся. Я говорю то, что говорил лектор. Есть всего лишь физиологическая потребность, такая же, как в еде, питье и в естественных отправлениях, и эту потребность надо удовлетворять. Ее испытывают в равной мере и мужчины, и женщины, поэтому найти партнера не составляет труда. Я и раньше слышал об этой теории — она называется теорией стакана воды. А потом он давал практические советы как эту потребность удовлетворять без неприятных последствий, и отвечал на вопросы.

— Не может этого быть!

— Что не может быть?

— Чтобы все сводилось к удовлетворению физиологической потребности. Это неправда.

— Мне тоже так кажется. Но зачем же тогда читают эти лекции?

— Изъян, ты слышал о том, что несколько лет назад по городу ходили голые мужчина и женщина, и милиция их не трогала?

— Слышал. Ты хочешь сказать, что и голые, и эти лекции — явления одного порядка?

— Совершенно верно.

— А ты читал, что при коммунизме семьи не будет?

— Читал. Но это другой вопрос. Это не значит, что при коммунизме и любви не будет.

— Петя, а ты веришь, что при коммунизме семьи не будет?

— Не знаю... Не хочется верить. Но ведь утверждают, что об этом писали Маркс и Энгельс. Но все равно — не нужен мне такой коммунизм! Одно утешение — когда это еще будет!

— Да? А ты читал о домах-коммунах?

— Нет. А что это за дома?

— Это такие дома, в которых будут жить при коммунизме, когда семьи не будет. В них спальные комнаты, общие комнаты и комнаты для свиданий. И такие дома уже проектируются и даже строятся.

— Не может быть!

— А я читал об этом в газетах.

— А может быть и эти дома того же порядка, что и голые на улицах и вчерашняя лекция! Может быть, кто-то старается протащить свою идею?

— Да? А как быть с Марксом и Энгельсом? Может быть, мы с тобой очень отсталые люди и в нас много пережитков?

— Изъян, а о дружбе лектор что-нибудь говорил?

— Говорил. В основном, что дружба должна носить классовый характер, это в ней — главное.

Из всех наших соучеников больше всех мы не любили Михаила Полоскова, одного из наших комсомольцев. Вряд ли тогда мы смогли бы сформулировать причину нашей общей к нему антипатии. Противный, и все! Теперь мне ясно, чем он нас отталкивал. Себе на уме, своего не упустит, для достижения целей будет переть как танк, ни с кем и ни с чем не считаясь. Ну, и, конечно, — никакой внутренней культуры и элементарной порядочности. Но он — сам по себе, мы — сами по себе, и наши интересы нигде не пересекаются. И вдруг Полосков стал назойливо и грубо приставать к Тане. Мы всполошились, посоветовались, подстерегли его и окружили.

— Если ты, гад, — сказал ему Пекса, — хоть один раз подойдешь к Тане, хоть в профшколе, хоть за ее пределами, то — вот! — Пекса поднес ему под нос кулак. — И я не один! Пропадай моя телега, все четыре колеса.

— Церемониться с тобой не будем, — сказал Токочка. — Пошли, ребята! Через несколько дней Таня говорит мне:

— Знаешь, Полосков оставил меня в покое, даже не подходит. Вы говорили с ним, да? Мы не обсудили вопрос — говорить Тане или нет, и я колебался.