Царь и Бог. Петр Великий и его утопия - Яков Аркадьевич Гордин

заготовление провианта и фуража; набор офицеров, солдат и рекрут, их обмундирование и вооружение, смотр и приучение к службе; заготовление артиллерии и ее припасов; наблюдение над крепостными работами в Москве; сношения с шведскими пленными; пересылка разных лиц; передача полученных известий; определение и смена должностных лиц, наблюдение за течением дел, поверка счетов, устройство почты и поставка подвод, заготовление корабельных лесов и исполнение разных поручений, между прочим раздача книг для перевода 〈…〉.

〈…〉 Все письма, числом 150, вполне обозначают домашнюю и государственную жизнь Царевича Алексея Петровича, к которой он был направлен волею своего мудрого и великого родителя. Письма, несмотря на сжатость, представляют первый период жизни Царевича, верно и беспристрастно живописуют этого Царственного юношу, к несчастью увлеченного злонамеренными руководителями. Другой период жизни Царевича Алексея, вероятно, разъяснится письмами заграничными, которые г. академик Н. Г. Устрялов открыл в Вене.

(Мы должны быть благодарны князю Воронцову, который где-то отыскал и сохранил письма весьма непопулярного персонажа. Без этих писем миф, созданный в свое время Петром Алексеевичем – его письмо Алексею 11 октября 1715 года, – так и остался бы главным, если не единственным, источником для понимания трагедии 1718 года.)

Публикация Мурзакевича, безусловно, обратила на себя внимание историков, но до выхода тома VI «Истории царствования Петра Великого» письма Алексея не были введены в научный оборот.

Все принципиально изменилось после выхода знаменитого тома VI «Истории» Устрялова с публикацией основных материалов по «делу» Алексея Петровича.

29 декабря 1859 года Михаил Петрович Погодин, весьма квалифицированный историк и давний апологет Петра I, прочитал на заседании Академии наук доклад «Суд над царевичем Алексеем Петровичем». Это было открытое чтение, а вскоре текст доклада был опубликован в славянофильском журнале «Русская беседа», в первом номере 1860 года.

Начав с обычного панегирика первому императору, Погодин затем резко нарушил традицию: «Русское общество по прочтении книги г. Устрялова исполнилось негодования, уступая первому сильному впечатлению, произведенному ужасами тайной канцелярии, с ее тисками и дыбами, с ее подъемами и встрясками, оскорбляясь в самых нежных чувствованиях природы. Раздаются горькие упреки, слышатся жестокие слова осуждения, бросаются тяжелые камни, и обязанность науки – подать свой голос в шуме разнородных мнений».

Далее Погодин довольно подробно знакомит слушателей, а затем читателей с основными событиями жизни Алексея и на основании публикации Мурзакевича трезво оценивает его отношения с Петром и характер его практической деятельности: «Из Жолквы царь послал его в Смоленск заготовить провиант и собрать рекрутов. Царевич прибыл в Смоленск и занимался отлично, судя по его письмам и донесениям очень толковым, с примечательною исправностью, распорядительностью, внимательностью».

Но главное, объективно оценив открывшиеся в результате публикации переписки факты, Погодин приходит к чрезвычайно важному и смелому выводу относительно письма Петра царевичу, в котором царь яростно обличает «непотребного сына», излагает горькую историю его непослушания, лени, ничтожества и коварных замыслов.

Изучивший многолетнюю переписку отца и сына, добросовестный историк изумился безосновательности этих инвектив: «В недоумение приходит всякий здравомыслящий и беспристрастный исследователь. Что за странности? 〈…〉 Письмо носит явные признаки сочинения, с риторикою…»

Погодин даже предполагает, что не Петр писал это письмо, а некто, кому это было поручено.

Это, безусловно, не так. Автор этого яростного текста ясен. Но то, что Петр здесь категорически изменил своей лаконичной, как выражается Погодин, «отрывистой» манере, свидетельствует, во-первых, о его взвинченном состоянии, а во-вторых, и это главное, о назначении документа.

«Да и на что письмо? – недоумевает историк. – Разве нельзя было передать все еще сильнее на словах?»

В том-то и дело, что эта филиппика предназначена не для Алексея, которому Петр, разумеется, мог все это сказать лично и устно. Это документ, предназначенный для города и мира, для современников и потомков. Это – манифест и приговор.

Это тот вариант ситуации, который должны были усвоить все, заранее подготовленное оформление неизбежной трагедии.

Погодин это понял: «…Петр решился. Он решился, и уж, разумеется, ничто не могло помешать ему при его железной воле, перед которою пало столько препятствий. Погибель несчастного царевича была определена. В средствах нечего было ожидать строгой разборчивости: Петр в таких случаях ничего не видал, кроме своей цели».

В нашу задачу не входит подробное воспроизведение биографии царевича Алексея Петровича во всей ее полноте. Нам необходимо вычленить, опираясь на комплекс надежных документов, те события в жизни царевича, которые опровергают версию, изложенную в роковом письме 11 октября 1715 года, и дают представление о реальном человеке, а не о фантоме, созданном в результате зловещей политической интриги.

До семнадцати лет Алексей Петрович жил некой неопределенной жизнью, в которой, правда, было и изучение иностранных языков, и образовательный процесс под руководством знающего и опытного барона Генриха фон Гюйссена, избранного для этой цели Петром, и эпизодические присутствия рядом с отцом на театре военных действий. Но ни образование, ни участие в государственной жизни не были систематическими.

Его дружеское окружение времен отрочества и ранней юности, впоследствии демонизированное в угоду официальной версии, требует отдельного рассмотрения, которое впереди.

Все решительно изменилось в 1707 году.

В начале мая 1707 года Петр получил известие о том, что Карл двинулся из Саксонии в Польшу, то есть к российским пределам.

Тогда же Петр направляет Алексея в Смоленск – готовить склады продовольствия для действующей армии. Понятно, что это было чрезвычайно ответственное мероприятие, от которого в значительной степени зависел успех собственно боевых операций. И Петр поручает это не одному из опытных военных или администраторов, но семнадцатилетнему наследнику.

Из Смоленска Алексей писал отцу часто и подробно.

Милостивейший Государь Батюшко,

приехал я в Смоленск, Мая в 15 день и всякого провиянту здесь по моему осмотру и по ведомости, которую я взял у Петра Самойловича за ево рукою и что вычел я на Смоленский гарнизон послал ведомость в сем покете; а что буду делать впредь, буду писать к тебе Государю.

Сын твой Алексей благословения твоего прошу.

Из Смоленска.

Мая в 17 д. 1707.

В Смоленску провиянту Мая по 17 д. 1707.

Ржи7,456 Муки 54,166

Сухарей 11,121 Круп 2,678

Ячмени 2,301 Овса 5,667

Всего 83,389 четвертей.

Из того числа вычтено на Смоленский гварнизон на 5,683 человека муки по полуосмине человеку на месяц, на год и на шесть месяцев, итого 25,573 четверти со осминою. В остатке за полуторым годом вышеписанного провиянту (кроме что на гварнизон) на лицо 47,169 четв. со осминою.

И в добавку до 70,000 четв. подлежит собрать муки и сухарей 22,830 чет. со осминою.

Очевидно, что царевич не ограничивался общим надзором и руководством, но тщательно вникал в