Лимб (СИ) - "Ремаркова дочь"

Она сражалась храбрее, чем кто-либо мог, и теперь ее шансы закончились.

Всё закончилось.

«Вернись ко мне».

«Вернись ко мне».

«Вернись ко мне.»

========== Часть 12 ==========

— Блять! — Малфой подскочил так резко, что стул под ним опрокинулся.

Провести по волосам, глубоко вздохнуть. Привычные действия успокаивают. Он выпрямился и снова взглянул на неё.

Сознание Гермионы его больше не впускало. Вот уже несколько дней он безрезультатно пытался пробиться к ней через проклятый белый свет, но по-прежнему барахтался, как ребенок в слишком большом бассейне.

Она лежала такая недвижимая. Хотелось передернуть плечами, подойти и коснуться, чтобы убедить сознание, что она теплая, живая, вселить надежду, что где-то там внутри она борется и не сдается.

Гермионе Грейнджер не положено сдаваться. Только не ей.

Словно кивнув своим мыслям, он еще раз внимательно взглянул на нее, замершую на белых больничных простынях. Поразительно, как один и тот же цвет мог одновременно ассоциироваться и с надеждой, и с потерей.

Белый — цвет нового дня, белый также — больничные простыни. Магглы считают зеленый цвет символом надежды, для волшебников он так же ассоциируется с зеленой предсмертной вспышкой.

Малфой продвигался к своему кабинету, не задерживаясь ни на чем взглядом. Палата Грейнджер. Палата Лонгботтомов. Палата Локонса. Слишком много знакомых фамилий, невинных душ, сломанных судеб. Нельзя позволить этому проникнуть в сознание, целителям не полагается думать об этом. Малфой выстраивал стену между эмоциями и ощущениями. Отрешенность. Вокруг сплошные лимонно-серые вспышки. Подобное разделение упрощало работу Святого Мунго. Раньше все колдомедики носили исключительно лимонные мантии, теперь же каждое отделение имело свой цвет. Лимонные халаты остались для целителей общего порядка, синие носили те, кто справлялся с последствиями проклятий, а серая мантия Малфоя говорила о том, что он ментальный целитель.

— Целитель Малфой! — окликнули его откуда-то сбоку.

Малфой выругался про себя. Спустя сорок минут тщетных попыток пробить брешь в нерушимом сознании Грейнджер, он был истощен и физически, и духовно. Малфой мечтал зайти в кабинет, выпить кофе и продумать свои дальнейшие действия. Но кому-то, очевидно, не терпелось влезть в его планы.

Приняв максимально беззлобный вид, он развернулся, задев девушку полами своей серой шелковой мантии. Ганхильда (Великий Салазар, о чем только думали её родители, когда дали ей это имя?) — молодая девушка со стойки регистрации, уже не раз раздражавшая его своим глупым заигрыванием, сейчас словно мечтала попасть ему под горячую руку.

Казалось, все в отделении уже ясно поняли, что к Малфою последние четыре дня не стоит лезть, только если не произошло что-то из ряда вон выходящее, по типу воскрешения Мерлина или развалившейся Палестины.

— Мисс Квотербек? — процедил сквозь зубы Малфой, с удовольствием отмечая, что сарказм проплыл мимо настырной девицы. Она нахмурилась, явно не понимая значения слова.

— О нет, моя фамилия не Кворт… — она споткнулась на слове, явно не имея никаких артикуляционных навыков для повторения.

«Мы не закатываем глаза с коллегами, мы не закатываем глаза… Черт, она невыносима».

— Так чем могу помочь? — не выдержал Драко.

«Какого хрена тебе надо? Дай мне выпить кофе и вернуться к Грейнджер».

— Снова приходил мистер Поттер и просил пустить его к мисс Грейнджер — Ганхильда протороторила это так быстро, очевидно, догадываясь о предстоящей грозе.

Что ж, этот день определенно решил поиметь его.

— Я же уже сказал: она нестабильна, его вмешательство может только усугубить её положение.

Девушка невольно сделала шаг назад, видимо, чувствуя, что Малфой излучает раздражение и агрессию. И если бы эти его эмоции могли обрести материальную форму, Ганхильда бы уже стояла вся с ног до головы покрытая копотью.

— Я говорила ему, но… — она начала заламывать руки и нервно теребить рукав халата.

— В следующий раз отправьте его в мой кабинет, — выпалил Малфой, надеясь, что его ответ положит конец этому бессмысленному разговору. Развернувшись, он снова решительно направился в свой кабинет, но, уже подходя к нему, заметил, что дверь приоткрыта.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Ну конечно, Золотому Мальчику законы не писаны. Для него буквально открыты все двери.

Гарри Поттер сидел в кресле для гостей у большого дубового стола, на котором царил идеальный порядок из папок, документов, чернильницы и маленьких магических часов.

— Поттер, — равнодушно отозвался Драко.

Золотой Мальчик вскочил как ужаленный и почти сразу направился к нему через всю комнату.

— Малфой, как она? Она реагирует? Я хочу увидеть её, прошло четыре дня! — по лицу Поттера можно было сказать абсолютно всё и совершенно ничего. Его эмоции казались закономерными, а реакции примитивными, хотя и беззлобными.

— Сядь, пожалуйста.

В довершение к сказанному Малфой сам опустился в кресло и тяжело вздохнул.

— Грейнджер заперта в собственной голове, её разум не дает ей выбраться… — начал он.

— Тогда какого хрена ты это сделал? Какого хрена, я тебя спрашиваю? Раньше она хотя бы открывала глаза и… — Гарри Поттер стал захлебываться эмоциями и, словно сдаваясь, опустился на гостевой стул. — Она хотя бы слышит нас? Она выберется?

Малфой слегка подался вперед, напрягаясь.

«Профессионализм, Драко. Профессионализм. Границы. Отрешенное восприятие».

Только вот эта мантра не помогала: при всех различиях Героя Магического мира и Драко Малфоя, в этом они были похожи. Страх за Грейнджер, надежда, что у неё получится.

— Я не знаю, Поттер, не знаю, всё зависит от неё самой. Вряд ли будет хуже, чем было. Теперь у неё хотя бы есть шанс.

В кабинете воцарилось тягостное молчание. Грейнджер и вправду была в сознании, но то, какой её увидел Малфой, когда Золотой Мальчик попросил его вернуть старый должок — Шляпа не предлагала ему Слизерин? — ужасало.

Гермиона Грейнджер лежала на больничной палате, имея только свое имя и старые отголоски себя прошлой. Едва ли кто-то мог узнать в этой высохшей апатичной девушке некогда до раздражения яркую буйную гриффиндорку. Её волосы безжизненно спадали с подушки, обескровленные губы шевелились в бессмысленном бреду, иногда, когда ей хватало сил, она поднимала руку из-под простыни и тянулась к чему-то, что видела перед собой. Рука была практически прозрачной, настолько тонкой, что казалось, приглядевшись, удастся увидеть, как бежит кровь по её просвечивающим ярким голубым венкам. Но самым жутким были её глаза. Абсолютно пустые. Она не фокусировала взгляд ни на ком, казалось, она даже не слышала, что происходит вокруг, но показатели отмечали, что какая-то информация извне всё же доходит до неё, пусть и в искаженном виде.

Голограммы показывали, что информация словно фильтровалась в её голове, поступая частично и в том формате, в котором ей было комфортно её получать. Абсолютная мертвая матовость некогда блестящих горящих глаз лишь подтверждала страшную истину.

Гениальный разум Гермионы Грейнджер обратился против неё.

Он запер её где-то внутри, не позволяя найти выход в небезопасный, по его мнению, настоящий мир. Вместо этого он построил идеальную суррогатную реальность, вместив туда всё, что было дорого Грейнджер, упрятав тем самым и её подальше от истины.

Малфоя поразил её мир, буквально ослепил его. Нельзя было не признать, насколько гениальным было устройство её разума. Он подстраивал информацию извне под ее иллюзорную реальность, вытесняя любые тревоги и волнения.

Поистине, мозг Гермионы Грейнджер был самым завораживающим объектом для изучения. Стоило Малфою сказать о чем-то, напомнить, намекнуть, как её разум выстраивал вокруг него поразительно идентичную настоящей реальности иллюзию. Он с восхищением осматривал маггловский парк аттракционов, испытывая в полной мере её и свои ощущения, видел, как она преображает реальность вокруг себя.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})