Магия отчаяния. Моральная экономика колдовства в России XVII века - Валери Кивельсон

На севском процессе 1652 года были тщательно переписаны все подозрительные предметы, найденные в доме обвиняемого: укроп, мята, лопух «для борща», полевой хмель, другие травы[145]. Все они служили уликами в деле, где фигурировало тяжкое обвинение – попытка наслать порчу на государя. Относительно этих трав старый монастырский служитель Ивашко показал следующее:

…трава которая в бумаге и та де трава от поносу а растет де та трава близ монастыря в полях в мешечке маленьком трава и в той траве ягодки маленькие. И он Ивашко сказал что де та трава и ягодки переложные а дают де тое траву и ягодки малым младенцам от запору на низу паря в молоке. <…> А сказат та трава дикой перец а топят де его в воде и пьют от удушья. И тое траву он Васка ел а волшебства он ни какова не знает. А от роду сказал себе семидесять лет[146].

При рассмотрении этого дела еще одному человеку предложили объяснить, для чего употребляются корни пяти видов, найденные у него:

А в роспросе сказал три де кореня и <…> у кого серце щемит то парят в молоке и пьют и от того де бывает легче. А ростет де то корене в низских местех по лужам, а словет сердешное, а два кореня как зовут того он не знает потому что остались после брата ево а волшества де за ним ни какова нет[147].

В другом случае допрошенный сказал, что хранит у себя травы, которые «дал ему нищей от зубной боли»[148]. В 1630 году один стрелец показал, что некая гадалка исцелила его глаз: «Лечила глаза, наговаривала воду, и сыпала де проса в воду, и меня Назара тою водою умывала, да мне ж де Назару пускала в глаза женское молоко, а имала де женское молоко у стрелецкой жены Сазона Волкова» [Новомбергский 1906, № 5: 27][149].

Русская магия основывалась почти исключительно на использовании обыденных, легкодоступных предметов и материалов. Порой заклинания требовали ингредиентов, выглядящих более тревожно: змеиной шкуры, глаза, вырванного у живой курицы, овечьей печени, мыла для обмывания покойников[150]. Хотя они и кажутся несколько зловещими, в действительности все они были тесно связаны с повседневной жизнью, протекавшей вблизи заднего двора, где умерщвляли животных и где боль и смерть были привычным зрелищем. Вместо мазей из жира некрещеных младенцев, красных и зеленых порошков, получаемых от любовников-демонов, загадочных снадобий в склянках, стоявших на полках у европейских чернокнижников, московские колдуны употребляли особую высокую траву, растущую в полях, и жеруху, что встречается по берегам рек[151].

Магические процедуры также были приземленными. А. Б. Ипполитова предложила полезную типологию принципов, определявших функции заговоров и трав: этимологический код, где сами слова намекают на желаемый результат (в присутствии обладателя травы молчан все молчат и не сопротивляются ему), визуальный, при котором вид растения имеет параллели в свойствах чего-либо (красный цветок отсылает к крови), акциональный, когда эффект производится с помощью тех или иных действий и жестов (толчение коры, плавление воска, сотворение крестного знамения или отказ от него) и, наконец, код христианской символики – нужный результат вызывают определенные персонажи христианского пантеона или эпизоды предания [Ипполитова 2008: 334–344][152]. Большинство заговоров основывалось на симпатической или миметической магии: подобное влечет за собой подобное. «Как эти дрова горят, так чтобы и душа и сердце раба Божьего (имярек) горело по мне, по Божьей рабе (имя)», – говорится во многих заклинаниях, а один любовный заговор содержит следующие трогательные слова: «Как люди смотрятца в зеркало, так бы муж смотрил на жену да не насморился» [Новомбергский 1906, № 33; Новомбергский 1907а, № 11;Елеонская 1912: 77; Astakhova 1969: 268–269]. «Как станешь к суду и то лычко под нево подкинут как то лычко смялось и у тово лычка ни ума у тово Костентина к суду ни путя б ни памяти не было»[153]. Наглядный параллелизм, воплощенная метафора, фрагменты молитвы или обращение к святым покровителям при периодическом взывании к бесам или «нечистой силе» – таков инструментарий русской магии.

Считается, что один из важных атрибутов магии – способность превращать обычные вещи в предметы, обладающие таинственной силой[154]. Такие превращения известны нам из волшебных сказок: Белоснежка становится жертвой прекрасного яблока, судьба Спящей красавицы определяется уколом о веретено, самым что ни на есть обыденным предметом домашнего обихода[155]. В России был свой аналог злобной колдуньи из «Спящей красавицы»: в середине XVII века женщина, уязвленная тем, что ее не пустили на свадебные торжества, решила отомстить колдовскими средствами, используя повседневные орудия и направленные заклинания. Местный священник свидетельствовал: «Как де Федька Филипов женился в прошлом во 147 году, и приехав от венчанья, пошел с невестою в клеть по лестнице, и та де Дарьица зажгла лучину, и тот де лучь подкинула под Федьку и под его невесту под лестницу, а подкиня стала на тот лучь поднемь фост [вероятно, подол юбки], сцать». Другие свидетели показали, что она крикнула жениху, когда тот проходил мимо вместе со свадебной процессией: «Попамятуете меня!» «И после де того тот Федька стал испорчен и скопцом учинен». Впрочем, свидетели осторожно прибавляли: «А от нея ли де Дарьицы он Федька испорчен и скопцом учинен, того мы подлинно не ведаем».

Для осторожности имелись все основания: эта женщина успела нагнать страху на всю округу, насылая направо и налево порчу, болезни, половое бессилие и смерть. В частности, она угрожала соседу Евтюшке, одной из своих многочисленных жертв, перевернув наизнанку уютный домашний мир посредством смертельного проклятия: «И сделаю де его такова черна, как в избе черен потолок, и согнется так, как серп согнулся». В итоге тот три года страдал от изнурительной болезни «и сохши умер».

Десятки людей вызвались дать показания против Дарьицы, которая, по всей видимости, активно создавала себе репутацию при помощи злого языка и действенных заклятий. Как указывали некоторые свидетели, «в прошлом де во 154 году на Светлой неделе на пиру у Гришка Семунова слышал де он от самой от Некрасковой жены от Дарьицы, что при нем Тимошке похвалялась на Лукьяна Федотова: съем де тебя Лукьяна также как и Федьку Филипова». По всей видимости, угроза была выполнена – еще один сосед сообщил, что на следующий год, опять же во время Светлой недели, он слышал, как Дарьица похвалялась у ворот его