Магия отчаяния. Моральная экономика колдовства в России XVII века - Валери Кивельсон

духовным приходили безо всякого сумнения, и впредь никаких богомерзких дел не держались и те б, государь, отреченные и еретические книги, и письма, и заговоры, и гадательные книжки, и коренья, и отравы пожгли, и к ведунам, и к ворожеям не ходили, и никакого ведовства не держали, и костьми и иным ничем не ворожили, и людей не портили.

Далее указывалось, что ждет тех, кто отказывался прекратить свои злодеяния: «…таких злых людей и врагов Божиих велено в стругах сжечь безо всякия пощады и домы их велено разорить до основанья, чтоб, государь, впредь такие злые люди и враги Божии и злые их дела николи нигде не воспомянулись». В своем отчете об исполнении указа воевода отмечал, что, к счастью, в пределах вверенной ему территории не нашлось причастных к подобным делам[122].

Все эти указы и запреты говорят о том, что колдовство и магия воспринимались как нечто более сложное, нежели ординарные преступления. Но при этом в них уделялось внимание практическим вопросам и сравнительно мало – самой механике дела (дьявольское наущение) или его последствиям для участи человека на Страшном суде. Иными словами, Сатана ни разу не выступает в качестве причины или объяснения волшебного действия.

Объединяя магию с убийством и прочими более приземленными преступлениями, Алексей Михайлович следовал древней византийской традиции, которую унаследовала Россия. В своей замечательной статье, посвященной византийскому законодательству о магии, Мари Терес Фёген отмечает, что в IV веке последняя была отнесена к светским преступлениям, наряду с членовредительством и убийством, и, следовательно, находилась в ведении светских судов. Правда, Фёген указывает, что этот подход начал меняться уже в V веке, но лишь в XII столетии греки стали проводить четкое различие между языческими практиками и прегрешениями христиан, связывая магию уже не столько с убийством, сколько с ересью и отступничеством. Этому новому пониманию соответствовало изменение юрисдикции – дела о магии теперь рассматривали церковные суды. Как следствие, смягчились наказания за нее: вместо казни назначались покаяние, епитимья, примирение с церковью [Fogen 1995: 103]. Данный подход отразился в русских наставительных и учительных текстах, однако суды, в соответствии с более ранним законодательством, по преимуществу считали колдовство средством причинения вполне земного вреда, а не угрозой делу спасения православных христиан.

В записях судебных заседаний XVII века, посвященных делам о колдовстве, редко упоминаются специальные законы или указы. Такие процессы по большей части велись на ситуативных основаниях – из Москвы поступали конкретные указания, воеводы посылали ответные письма. Все же начиная с середины столетия в некоторых отчетах упоминаются общие законодательные основы – «по твоему соборному уложению и по иным указам и статьям»[123]. Поскольку Уложение не содержало особых статей, относившихся к магии или колдовству, судьи и их московские начальники сами решали, какие именно статьи Уложения, а также «иные указы и статьи» применять в том или ином случае. Как мы видели в предыдущей главе, Федор Далматов ссылался на царский указ, касающийся отравления. Дело, заведенное в Севске (1666), явным образом демонстрирует связь, которая устанавливалась между колдовством и разбоем: жалобщик заявлял, что Оська, предполагаемый преступник – «вор и ведун, и разбойник на трех разбоех розбивал». Далее тяжущиеся упоминали о том, что имеют право судиться «по своему государеву указу и по соборному уложению»[124]. Есть дела, где содержатся отсылки к законам о сыновней непочтительности и денежных взысканиях за бесчестие, нанесенное жене, незамужней дочери или младшему сыну другого человека. Мы видим, какие преступления, за отсутствием специальных законов, регулирующих эту сферу, судьи считали сравнимыми с колдовством[125].

В некоторых случаях стремление искоренить колдовство заставляло обращаться к законам, имевшим более непосредственное отношение к духовным преступлениям. Так, в 1677 году, при рассмотрении дела о занятиях колдовством и богоотступничестве, была применена статья Уложения о богохульстве: «Будет кто иноверцы какия ни буди веры или русской человек возложить хулу на государя бога и спаса нашего Иисуса христа или на рождшую его пречистую владицу нашу богородицу и приснодеву Марию или на чесный крест или на святых его угодников и про то сыскивати всякими сыски накрепко и да будет сыщетца про то допряма и того богохулника обмчив казнит зжечь»[126].

Только в двух случаях судьи ссылались на византийское законодательство, но это лишь подчеркивает тот факт, что магия в соответствующей греческой традиции являлась средством совершения греха или причинения физического ущерба, а не указанием на связь с Сатаной. Приписка, сделанная другой рукой в материалах процесса 1668–1669 годов, содержит цитату из византийского закона, «Эклоги Льва и Константина»: автор счел, что этот фрагмент непосредственно относится к данному делу.

А в книге Градцкаго закона, в 3 [9] грани, в 49 главе, во 2 напечатано: Иже сотвори вы и чародеяние или на погубление человеку, или у [себе] имые, или продав, яко уби[ица] по закономь мучица. В книге царя Леона и Констянтина [8] главе, в 20 статут, напечатано]: Губители, чаротворцы, на врет человечь, призывающа бесы, мечемь да усечени будут[127].

Творящи хранилища, еже мнети на пользу человеком своего ради срамнаго приобретения, обличаеми да заточени будут. Обретая иже ся или свободень, или работень, виною либо какою дав кому пити: или жена мужеви, или муж жене, или раба госпожи, и тоя ради вины в немощь впадет, и пиемые питие, и приключица ему истещи, и умрети, мечемь да усечен будет[128].

Этот отрывок дает прекрасное представление относительно недифференцированных представлений о магии и ее опасностях, которые Фёген считает характерными для IV века и которые столь очевидно проявлялись в поведении жителей Московского государства. Чародеи призывают бесов, дают отраву, восстают против тех, кто выше их, предают тех, кого обязаны защищать. Категория обширная, но есть заметные исключения. Ни ересь, ни богоотступничество не входят в общую картину. Речь может идти лишь о бесах, мелких демонах – человек способен призвать их и затем повелевать ими, – но ни в коем случае не о самом «супостате». Стоит отметить, что в вышеуказанном случае обвиняемый признал, что занимался черной магией особо опасного вида, включая отрицание «Спаса нашего Иисуса Христа»: с этим обвинением мы еще встретимся ниже. И все же, согласно древнему христианскому закону, на который ссылались местные власти, смертная казнь полагалась ему за преступное причинение вреда людям, а не за отречение от Бога.

Официальные указы запрещали колдовство наравне с воровством, убийством, разбоем, духовными преступлениями, богохульством, участием в беспорядках, непристойным поведением, игрой на музыкальных инструментах, язычеством, несанкционированными проповедями – в зависимости от