Книга Государя. Антология политической мысли - И. Гончаров

Глава VIII

О тех, кто добывает княжества злодеянием

Однако есть еще два средства, при помощи которых простой гражданин может сделаться Князем; их нельзя целиком приписать ни счастью, ни собственной силе, и мне кажется, что не надо о них умалчивать, хотя одно из этих средств лучше обсуждать подробнее, когда говорится о республиках. Они состоят или в том, что княжество приобретается или путями преступными и беззаконными, или в том, что простой человек, благодаря расположению к нему других его сограждан, становится Князем своего государства. Говоря о первом средстве, я приведу два примера: один древний, другой современный, не вдаваясь в обсуждение, насколько достойно так поступать, ибо достаточно, как мне кажется, подражать им, если этo будет для кого-нибудь необходимо. Сицилианец Агафокл сделался царем Сиракуз, выйдя не только из людей, но из самого низкого и презренного состояния. Он был сын горшечника[93] и на всех ступенях своего жизненного пути вел себя злодеем. Тем не менее он соединял со своими преступлениями такую силу души и тела, что, поступив в войско и пройдя все служебные степени, он сделался претором Сиракуз. Получив эту должность, он задумал стать Князем и, не обязываясь перед другими, удерживать одним насилием власть, уже данную ему с общего согласия. Сговорившись для этого с Гамилькаром карфагенским[94], который воевал со своим войском в Сицилии, Агафокл однажды утром собрал народ и сенат Сиракуз, как будто имея в виду обсудить некоторые касающиеся республики дела, и по данному знаку велел своим солдатам перебить всех сенаторов и самых богатых людей из народа; когда их, таким образом, не стало, он захватил и удержал господство над этим городом без всякого сопротивления граждан. Хотя он был два раза разбит карфагенянами и в конце концов осажден, однако смог не только защитить свой город, но, оставив часть своих людей для обороны, бросился с другой частью на Африку, в короткое время освободил Сиракузы от осады и довел карфагенян до последней крайности, так что они были вынуждены пойти с ним на договор, удовлетвориться обладанием Африкой и оставить Агафоклу Сицилию. Кто станет разбирать жизнь и заслуги Агафокла, не найдет ничего или очень мало, что можно приписать счастью, ибо, как сказано, не чьей-либо милостью, а повышениями на военной службе, добытыми с бесконечными трудностями и опасностями, достиг Агафокл власти и затем удержал ее, принимая такие смелые и отчаянные решения. Нельзя также объявлять заслугой убийство своих сограждан, измену друзьям, отсутствие верности, жалости, религии; таким путем можно добиться власти, а не славы. Но если посмотреть, с какой отвагой Агафокл встречал и побеждал опасности, с какой силою духа он выносил и преодолевал неудачи, то непонятно, почему его надо считать ниже любого самого блестящего полководца. Однако его ужасающая жестокость и бесчеловечность не позволяют славить его как одного из замечательных людей. Итак, нельзя приписать счастью или добродетели то, что Агафокл достиг, не имея ни того, ни другого.

В наше время, в правление Александра VI, Оливеротто да Фермо, оставшийся много лет тому назад малолетним сиротой, был воспитан дядей со стороны матери, Джованни Фолиани, и в ранней юности отдан в военную службу под начальство Паоло Вителли, чтобы, в совершенстве изучив это искусство, он мог дойти до каких-нибудь больших военных степеней. Затем, после смерти Паоло, он служил под начальством его брата Вителлоццо и в самое короткое время, благодаря своей одаренности, телесной силе и храбрости, стал у себя в отряде первым человеком. Но служить другим казалось ему унизительным, и он задумал овладеть Фермо при поддержке Вителлоццо и с помощью некоторых граждан города, которым рабство отечества было милее его свободы. Тогда он написал Джованни Фолиани, что после многих лет, прожитых вне дома, он хочет приехать повидаться, посмотреть свой родной город и поглядеть на отцовское наследие. Так как он трудился только ради чести, то, желая показать своим согражданам, что время у него зря не пропало, он сказал, что хочет явиться торжественно, в сопровождении ста всадников – своих друзей и слуг; поэтому он просит дядю сделать ему удовольствие и устроить, чтобы жители Фермо приняли его с почетом, что будет честью не только для него, но и для самого Джованни, его воспитателя. Джованни не упустил ни одной услуги, чтобы отдать племяннику должное, устроил ему торжественный прием населением Фермо и поселил его в своем доме; Оливеротто через несколько дней, когда все необходимое для предстоящего злодейства было готово, задал роскошный пир, на который пригласил Джованни и всех первых людей в Фермо. По окончании пира и обычных в таких случаях увеселений Оливеротто нарочно начал серьезную беседу, говоря о папе Александре и сыне его Цезаре, об их величии и предприятиях. Когда Джованни и другие стали отвечать на его рассуждения, Оливеротто вдруг встал, говоря, что о таких вещах надо беседовать в более укрытом месте; он вышел в другую комнату, куда за ним последовали Джованни и остальные гости. Но едва они собрались сесть, как из засады выскочили спрятанные солдаты и тут же уложили Джованни и всех остальных. После этой бойни Оливеротто сел на лошадь, проехал весь город и осадил высшие власти во дворце; они от страха были принуждены ему подчиниться и образовать правительство, главою которого он стал. Все, кто был недоволен и мог вредить ему, были убиты, и он поэтому настолько укрепился, вводя новые военные и гражданские учреждения, что в течение одного года своего правления не только был в безопасности в городе Фермо, но стал угрозой для всех своих соседей; взять его было бы так же трудно, как и Агафокла, если бы он не дал Цезарю Борджиа обмануть себя, когда тот в Сенегалии, как уже сказано, схватил Орсини и Вителли; тогда же – через год после совершенного им отцеубийства – был взят и Оливеротто и удавлен вместе с Вителлоццо, своим учителем в военном искусстве и злодеяниях. Можно спросить себя, как случилось, что Агафокл или другой подобный ему после своих бесчисленных предательств и жестокостей мог долго и спокойно жить у себя на родине, защищаться от внешних врагов, и никогда против него согражданами не устраивалось заговоров; в то же время многие другие, при всей их свирепости, никогда не могли удержать власти даже в мирное время, не говоря уже о смутной поре войны. Думаю, что это зависит от того, как применена жестокость – дурно или хорошо. Хорошо примененными жестокостями (если только позволено сказать о дурном, что оно хорошо) можно назвать такие, которые совершаются только один раз из-за необходимости себя обезопасить, после чего в них не упорствуют, но извлекают из них всю возможную пользу для подданных. Они применены дурно, если вначале редки, а с течением времени все разрастаются, вместо того чтобы кончиться. Кто идет первым путем, тот с помощью Бога и людей может еще найти средство спасти свое положение, как это было с Агафоклом. Другим же удержаться немыслимо. Поэтому надо хорошо помнить, что, овладевая государством, захватчик должен обдумать все неизбежные жестокости и совершить их сразу, чтобы не пришлось каждый день повторять их и можно было, не прибегая к ним вновь, успокоить людей и привлечь к себе благодеяниями. Кто поступает иначе по робости или под влиянием дурного совета, тот вынужден постоянно держать в руке нож; никогда не может он положиться на своих подданных, они же из-за постоянных и все новых притеснений никогда не могут чувствовать себя в безопасности. Дело в том, что обиды следует наносить разом, потому что тогда меньше чувствуешь их в отдельности и поэтому они меньше озлобляют; напротив, благодеяния надо делать понемногу, чтобы они лучше запечатлелись. Но властитель – и это самое важное – должен уметь жить со своими подданными так, чтобы никакие случайные обстоятельства – несчастные или счастливые – не заставляли его меняться. Ведь если такая необходимость настанет в дни неудач, то зло уже будет не ко времени, а добро твое окажется бесполезным, потому что его сочтут сделанным поневоле, и не будет тебе за него никакой благодарности.

Глава IX

О княжестве гражданском

Перейду теперь ко второму случаю, когда видный гражданин становится Князем своего государства не злодейством или иным нестерпимым насилием, а благодаря расположению к нему других его сограждан; это можно назвать гражданским княжеством. Приобретается оно не одной только собственной силой и не одной милостью судьбы, но для этого скорее нужна удавшаяся хитрость; я нахожу, что эту власть приобретают благодаря расположению народа или знати. Народ и знать есть в каждом городе, и чувства их всегда различны, а происходит это оттого, что народ не хочет, чтобы знатные им распоряжались и угнетали его, а знатные хотят распоряжаться и угнетать народ; эти два разных стремления приводят в городе к одному из трех последствий: к единовластью, свободе или произволу одной какой-нибудь партии.