Марки королевы Виктории - Барри Мейтланд

Кэти испытала огромное облегчение. Она права – Ева в безопасности. И все это чертово похищение не более чем семейная свара – правда, особого рода и доведенная до абсурда, до истерического надрыва. Ну теперь-то Брок опять сможет спокойно спать, и все они вернутся к своим привычным делам – реальным и куда более важным, нежели это. Что же касается Сэмми Старлинга, то ему жить дальше будет гораздо труднее, чем прежде. Она посмотрела на него, лелеявшего свое горе, и мягко сказала:

– Я должна рассказать об этом Броку, Сэмми. Или, быть может, вы сами с ним поговорите?

Он застонал.

– Прошу вас, – прошептал он, – возьмите это на себя. Я… не могу с ним сейчас говорить. Скажите ему, что я очень обо всем сожалею.

В кабинете Старлинга находилось одно французское окно с дверью, которая вела на каменную террасу, и Кэти, воспользовавшись этим, вышла на воздух, чтобы на приволье позвонить Броку. С террасы она могла наблюдать через окно за Старлингом, сидевшим без движения, закрыв голову руками.

– Что он сказал? – В голосе Брока отражались те же метаморфозы в настроении, которые Кэти только что испытала сама, начиная с ужаса, сменившегося затем раздражением, и заканчивая огромным облегчением. – Выходит, вы, Кэти, оказались правы! Возблагодарим же за это Господа.

– Это было очень жестоко, не так ли? Заставить его через все это пройти… Должно быть, она действительно его ненавидела.

– Заставить нас через все это пройти! Вспомните только, как мы задергались, когда возникло предположение, что эти двое могут встретиться в аэропорту и вылететь оттуда на континент, пока мы будем бестолково носиться из стороны в сторону, пытаясь установить их местонахождение? Та еще оказалась нервотрепка!

– Да, неприятно. Но я все-таки очень волнуюсь за Сэмми. Он просто раздавлен.

– Без сомнения, сейчас ему не дает покоя мысль, что если бы он уделил больше внимания вашим словам, то его деньги остались бы при нем. Кстати, вы по-прежнему хотите остаться там на ночь?

– Полагаю, я должна.

– О'кей! У него виски есть?

– Вероятно.

– Налейте себе большую порцию. Не стану отрицать: я испытал немалое облегчение. Особенно если учесть, что полученная от экспертизы информация ничего хорошего нам не сулила… Спокойной ночи.

Он повесил трубку прежде, чем она успела спросить, какие данные экспертизы вызвали у него беспокойство. Перезванивать, однако, она не стала и, пожав плечами, вернулась в кабинет Старлинга.

Старлинг поднял на нее глаза.

– Очень разозлился? – спросил он.

– Не особенно.

– Значит, вы сейчас уедете?

– Я подумала и решила остаться. Мало ли что? В такой ситуации ни в чем нельзя быть уверенным на все сто…

Старлинг одарил ее печальной улыбкой и сказал:

– Пойду узнаю, как там дела у Марианны с обедом…

В гостиной Кэти включила пару настольных ламп, подошла к бару и налила себе маленький стаканчик виски. Над баром висела единственная в гостиной книжная полка. Она была заставлена небольшого размера томиками. Самоучитель игры в бридж, краткое руководство к карточным играм, требовавшим усидчивости и терпения, англо-португальский фразеологический словарь и написанная Сэмми Старлингом книга «„Шалонские головки“. Хронология». Кэти взяла ее с полки и прошла к стоявшему у камина креслу. Она нашла очень трогательным посвящение книги отцу Евы, Дому Арнальду де Вашкунселлушу. Предисловие гласило: «Женская головка удивительной красоты».

«Если некая вещь прежде никогда не существовала, то как она должна выглядеть? Первые аэропланы своим дизайном напоминали птиц, первые автомобили – кареты без лошадей, а первая почтовая марка походила на монету или медальон. Когда Роуленд Хилл изобрел клеящуюся марку, он последовал совету Бенджамена Чевертона, считавшего, что частью ее дизайна должна стать „женская головка удивительной красоты“, выполненная рукой мистера Вайона и основывающаяся на юбилейной медали 1837 года того же Уильяма Вайона, изображающей профиль недавно взошедшей на престол королевы Виктории.

Этот дизайн лег в основу почти всех будущих британских марок, тем более что изображение головы суверена в профиль имело давние традиции, уходившие корнями во времена Древнего Рима. Это придавало новому дизайну легитимность, освященную веками, а кроме того, сообщало всему проекту необходимую респектабельность, а ее квадратику гуммированной бумаги явно недоставало».

Кэти покачала головой, подумав, что эти строки вряд ли могли выйти из-под пера Сэмми Старлинга.

«Но так ли это было необходимо? Впоследствии, когда британские марки взяли за образец другие страны, далеко не все воспользовались этим дизайном. К примеру, на марках Российской империи девятнадцатого века вместо профиля царя изображался герб дома Романовых. Равным образом, мы не найдем профиля кайзера на германских марках того периода и профиля короля Греции – на греческих.

Тем не менее мы находим голову королевы Изабеллы Испанской на марках ее страны, а также разнообразные женские мифологические и аллегорические фигуры – к примеру Цереры, Германии и Британии – на марках других стран. Закономерен вопрос: почему в дизайне марок отдавалось предпочтение женским изображениям? Откуда, из какого источника проистекает это нежелание?..»

«В самом деле, Сэмми, откуда все это проистекает? – подумала Кэти, удивленно выгнув дугой бровь. – Из какого источника?»

«Откуда, из какого источника проистекает это нежелание (за исключением марок Соединенных Штатов, где головы президентов, сменяя друг друга подобно профилям римских императоров на монетах, красовались на протяжении всего девятнадцатого века) изображать на марках правителей мужского пола? И почему Чевертон сказал „женская головка удивительной красоты“, а не просто „красивая голова суверена“, когда давал свои рекомендации Роуленду Хиллу, хотя второй вариант в данных обстоятельствах объективно представляется более естественным?

Быть может, все дело в том, что после французской революции европейские монархи опасались тиражировать свои изображения в виде отделенных от туловища голов, дабы не внушать своим подданным опасных идей? Следует, однако, заметить, что к изображениям женских головок это почему-то не относилось. Но вернемся к мужским образам. Возможно, их игнорирование связано с тем, что правители мужского пола, как, равным образом, и их поданные, испытывали подсознательное неприятие того факта, что образы суверена на марках были, если так можно выразиться, рассчитаны только на одно употребление, после чего теряли всякую ценность. Это не говоря уже о том, что каждый случай использования по назначению подобного образа был связан, так сказать, со своего рода поцелуем или, если угодно, актом оральной экспансии по отношению к обратной стороне изображения суверена».

Кэти глотнула виски, чтобы справиться с овладевшим ею изумлением. Неудивительно, что Мелвилл выражал осторожные сомнения в авторстве Сэмми. Кэти даже засомневалась, что Сэмми вообще когда-либо читал эту книгу, не говоря уже о ее написании.

«Совершенно очевидно, что такого рода соображения не имели отношения к женским образам. Наоборот, существовала особая притягательность в воспроизведении подобных действий по отношению к „женским головкам удивительной красоты“. И вот в 1851 году наиболее влекущий и эротичный из всех женских образов явил себя в виде „Шалонской головки“.

Оригинальный портрет королевы Виктории, написанный Альфредом Эдвардом Шалоном, изображает слегка напуганную и потрясенную юную женщину восемнадцати лет от роду, недавно взошедшую на престол. На полотне ее фигура, затянутая в парадное платье, предстает в доминирующем окружении тяжелых драпировок и дворцовых архитектурных деталей, в которые она запакована словно в роскошный гигантский кокон. Все это создает атмосферу необычайной помпезности и торжественности, необходимую для придания авторитета и внушения уважения к особе, которая кажется слишком тонкой и хрупкой, чтобы возглавить столь грандиозное предприятие, как Британская империя.

Но когда появилась первая почтовая марка типа „Шалонская головка“, этот образ претерпел значительную трансформацию – во многих отношениях. В отличие от плоскостных портретов с профилями работы Вайона, традиционных и холодноватых, мы получили объемное, трехмерное изображение королевы, которая задумчиво смотрит прямо на нас. Демонстрируется лишь голова и обнаженные плечи женщины с шалонского портрета. Теперь, когда мантия, тяжелое парадное платье и прочий официальный антураж исчезли, мы даже можем позволить себе предположить, что, несмотря на надетые на ней драгоценности и корону, автор изначально писал свою натуру обнаженной.