Карпо Соленик: «Решительно комический талант» - Юрий Владимирович Манн

проблем к живым зарисовкам городского быта, «сцен с нашей исправительной полицией» и т. д. Эту способность Белинский ценил в нем больше всего, находя в его письмах «столько юмору, столько неподдельного милого и добродушного остроумия» и уговаривая его приняться за физиологические очерки для «Отечественных записок». Этот совет Кульчицкий выполнил несколько позднее, когда под псевдонимом Говорилин напечатал «Омнибус», «Дагерротип» и другие очерки. В них, кстати, тоже проявилось сильное влияние Гоголя.

Внутренняя близость к гоголевскому творчеству оказалась счастливым свойством натуры Кульчицкого. Благодаря ему он был особенно чуток к сатирическому, комическому направлению в театральном искусстве, и прежде всего к творчеству Соленика, о котором Кульчицкий писал обычно обстоятельно, увлеченно и, видимо, не без пользы для самого артиста.

В «Харьковских губернских ведомостях» Кульчицкий регулярно печатал театральные обзоры и рецензии. В них он пытался на практике применить и развить идеи, почерпнутые из сочинений Белинского. Кульчицкий – убежденный сторонник естественной и правдивой манеры игры, образец которой он видит в Соленике. Он требует от пьесы содержательности, глубины мысли и отвергает те произведения, которые «нисколько не рисуют нам лица, характеры», «эти уродливые, с кровавыми и пошлыми принадлежностями, драмы французской мануфактуры; эти безжизненные водевили с их плоскими остротами…»[165].

Кульчицкий не только стремился воздействовать на харьковский театр в духе идей Белинского. Он пытался вовлечь критика в театральные дела харьковской труппы.

Есть ли у нас доказательства того, что Белинский знал о Соленике? В одной рецензии, написанной в начале 1841 года, критик между прочим обронил следующую фразу: «Обыкновенно у нас после азбуки учат складам: бри, ври, вжи, вздры и тому подобным „славностям“, как говорит один юморист, прославившийся своим талантом на роменской ярмарке»[166]. В академическом издании Полного собрания сочинений Белинского в примечании к этому месту сказано, что, по всей вероятности, речь идет о Соленике, «неоднократно участвовавшем в театральных постановках на ярмарке в Ромнах», и что «источником сведений о Соленике для Белинского мог служить Щепкин». Это предположение вполне допустимо. Характер отзыва Белинского не оставляет никаких сомнений, что под «юмористом» он имел в виду комического актера, причем именно провинциального актера: ни о Щепкине, ни о другом каком-либо столичном актере, выступавшем в Ромнах, не было надобности говорить как об актере роменском, прославившемся на тамошней ярмарке. В Ромны же, как мы знаем, регулярно приезжал Соленик в составе харьковской труппы.

Но сведения о Соленике Белинский мог почерпнуть не только от Щепкина, но и от своих харьковских друзей, а также от Боткина.

По приезде же в Петербург Кульчицкий, вероятно, не раз говорил с Белинским о Соленике.

Вернувшись в Харьков, Кульчицкий 13 сентября 1841 года написал Белинскому письмо, в котором между прочим сообщал о Соленике: «Ни в ком из действующих лиц нашей Талии и Мельпомены нет прямого художнического стремления к искусству, хотя есть актеры и актрисы с талантами! Один Соленик поглощает бездну комизма; но и он больше думает о испанских делах, чем о искусстве. А ведь это жалко и обидно; это нагоняет тоску, что свету божьему не рад».

Характерно, что Кульчицкий упоминает Соленика как лицо уже знакомое Белинскому, как бы продолжая прерванный незадолго перед тем разговор. (Что же касается столь резкой оценки труппы и самого грустного тона этого письма, то они объясняются тем, что оно написано в тяжелый период жизни харьковского театра, когда после открытия нового здания дела Млотковского шли с каждым днем все хуже и хуже. Свежему взгляду Кульчицкого, только что вернувшегося от Белинского из Петербурга, этот контраст между действительным положением дел и желательным показался особенно острым.)

Кульчицкий выступал со статьями о харьковском театре и в петербургской «Литературной газете», причем, как это видно из его писем, содействие в опубликовании этих статей оказывал ему Белинский. «Отчего перестали печатать продолжение моей статьи о харьковском театре?» – спрашивает Кульчицкий Белинского 4 июня 1840 года. «Покорнейше прошу похлопотать у г. Краевского, чтоб приложенная здесь статья была помещена в листах Литературной Газеты».

«В намерении принести сколько-нибудь пользы нашей сцене, начинаю вести театральную хронику Харькова», – сообщает Кульчицкий в своей первой статье в «Литературной газете» и разбирает спектакль 11 октября 1839 года. В отчете же о следующем спектакле, 12 октября 1839 года, Кульчицкий спешит порадовать читающую публику появлением нового таланта – Рыбакова, который «с самых первых слов» «стал… на точку истины в искусстве…»[167].

Кульчицкий был своим человеком в харьковском театре и не пропускал почти ни одного нового спектакля. Он «имеет в театре кресло», как явствует из одного его письма Белинскому. Говоря о том, что «наш кружок в театре свой», Кульчицкий поясняет: «советы, статейки, часто распределение и назначение пьес…». Из этого видно, насколько далеко распространялось влияние Кульчицкого и его «кружка», имевших свой голос в решении сугубо внутренних дел труппы. И весьма благотворным для харьковского театра оказался тот факт, что это влияние осуществляли люди, для которых идеи Белинского и творчество Гоголя были высшими художественными ценностями.

2

Участие Кульчицкого в судьбе харьковского театра, его помощь Соленику – все это особенно наглядно проявилось в одном эпизоде.

В мае 1840 года, как мы уже знаем, в Харьков приехал артист Александринского театра Григорьев 1-й. П.И. Григорьев не отличался большим дарованием, но воспитанный, как говорил А.И. Вольф, «в хорошей школе», то есть в классицистических традициях, он умел приноравливаться к любой роли. При огромном внешнем разнообразии его игра имела одну особую черту: она безошибочно схватывала внешний рисунок роли, а подчас носила откровенно развлекательный характер. Была еще одна особенность Григорьева как актера, присущая не только ему одному и известная под названием «ложного», или «квасного», патриотизма. Как, скажем, Кукольник в драмах, так и Григорьев 1-й в своей игре усердно акцентировал аксиомы официальной идеологии.

Легко догадаться, что в театральной жизни своего времени Григорьев 1-й занимал место несколько более значительное, чем позволяли его дарования, ибо если верен афоризм Ларошфуко: «Короли поступают с людьми как с монетами: они придают им цену по своему произволу, и их приходится расценивать по курсу, а не по действительной цене», – то он особенно верен по отношению к артистам, художникам, писателям, «стоимость» которых нередко устанавливалась искусственно – произволом «королей».

Приезд Григорьева 1-й в Харьков только подтвердил эту истину.

4 июня 1840 года Кульчицкий писал Белинскому: «Ваш Григорьев наделал здесь чудес: наши превосходительные втащили его на пьедестал, осыпают „почестями“ и деньгами и в простоте сердца кричат: Cest un genie и Мочалов пред ним un laguais! Больно, право, это не заслуженное довольство шарлатанизма на счет упадка истинного дарования». Упоминание о «превосходительных» дает наглядное представление