Рыцарь золотого веера - Алан Савадж

она поняла, что его всё же не вздёрнут на крест и не оставят умирать страшной и позорной смертью. К этому воспоминанию примешивалось и другое, более раннее, — о том, как она абсолютно невозмутимо стояла рядом с бадьёй, в которой он, обнажённый, стоял на коленях, и его обмывала нагая молодая женщина. И обо всех других членах команды, за купанием которых она наблюдала. Это воспоминание было поистине смесью кошмара и наслаждения: с одной стороны, невероятная мысль о том, что обнажённые тела и всё, что за этим могло и должно было последовать, никак её не трогали. С другой — почти столь же немыслимое предположение, что если обнажённое мужское естество ничего для неё не значило, то это лишь потому, что она повидала его слишком много; и, развивая мысль до логического завершения, — где же будет тот порог, после которого она почувствует тревогу и шок из-за проявления желания? Где? И, помимо всего прочего, он всё ещё ощущал лёгкое прикосновение её руки.

Но как совместить Сикибу с предполагаемым варварством, окружавшим его, с решением изрубить на куски несчастную неверную жену?

— Твой спутник крепко спит, — проговорил Косукэ но-Сукэ по-португальски.

— О Господи, сэр, вы застали меня врасплох, — вздрогнув, отозвался Уилл. — Я понятия не имел, что вы понимаете португальский.

Сукэ слегка склонил голову.

— Это моя обязанность, Уилл Адамс, — знать всё и пытаться понять всё.

Двусмысленное замечание… Уилл толкнул локтем храпящего Мельхиора, но безрезультатно.

— Он счастлив, что снова плывёт по волнам.

— А этот корабль идёт очень хорошо, не так ли?

— Да, у него неплохая скорость. В спокойной воде.

— Как ты знаешь, наши лодки не предназначены для плавания в открытом море. К чему это, если только не для пиратства?

Ловушка?

— Пиратство, господин Косукэ, несмотря на воображение иезуита, — самая последняя причина, по которой люди отправляются бороздить океан, — ответил Уилл.

— Каковы же остальные?

— Ну, сэр, первая и основная — это стремление торговать.

— Зачем?

— Зачем? Но, сэр… — Уилл почесал в затылке. — Ну, скажем так: предположим, у меня есть отличная корова, а у вас — замечательный выводок цыплят. Было бы выгодно для нас обоих, если бы я получил от вас яйца в обмен на моё молоко.

— Здесь, в Японии, у нас есть всё, что требуется и чего можно пожелать.

— Но, тем не менее, вы терпите португальцев.

Сукэ кивнул.

— Они жаждут золота и серебра. Они приобретают его дальше к югу, но всё же ищут и здесь.

— А в Японии есть золото и серебро?

— Конечно.

— Неужели у нас, европейцев, нет ничего, что вы хотели бы иметь взамен?

На лице Сукэ появилось подобие улыбки.

— Португальцы в обмен предлагают нам любовь и защиту их бога.

— Но это вам не по вкусу, так ведь?

Сукэ поднял глаза к небу, затем перевёл взгляд через борт корабля, на воду, убегающую мимо корпуса.

— Их бог, по их словам, могущественней всех других, но всё же это бог мира, братской любви, жалости. Более того, этот бог считает единственно правильным поведением молитву и заставляет человека отвергать плотские потребности, чтобы сосредоточиться на духовных. Ты веришь в такого бога, Уилл Адамс?

— Я вырос и воспитывался с такой верой, господин Косукэ, — осторожно ответил Уилл.

— Но теперь, став взрослым мужчиной, ты видишь мир в ином свете?

— Теперь, будучи мужчиной, я иногда сомневаюсь, но чувствую потом угрызения совести.

— Ты умеешь владеть мечом, Уилл Адамс?

— Я бы сказал, что по сравнению с вашими самураями я чувствую себя новичком.

— Ты человек странной честности, Уилл Адамс, и я ценю честность выше всех остальных добродетелей. Но мне пришлось бы очень долго разыскивать японца, который бы признался в неумении биться на мечах, как это только что сделал ты. Португальский бог — это поистине детский бог. Вот что я скажу тебе, Уилл Адамс: докажи мне, что его сила больше силы солнца, более ужасна, чем океан во время шторма, что она непреодолимее ветра, разрушительнее землетрясения.

— Португальцы сказали бы, что их бог устраивает все эти вещи, — ответил Уилл.

— Слова, которые вряд ли можно доказать, — заметил Сукэ. — И которые можно опровергнуть их же собственными положениями. Потому что если он действительно ставит любовь и честь выше всего прочего, то объясни мне враждебность того священника к вам. В сущности, враждебность всех священников ко всем тем, кто не исповедует их веру. Он вполне мог бы распять тебя, Уилл Адамс. Существует ли более жестокая судьба, чем эта?

— Мне кажется, смерть — сама по себе жестокая судьба, — ответил Уилл. — И вы ускоряете её в этой стране направо и налево.

— Как ты можешь так говорить? Разве смерть не является неизбежным концом любого человека, будь то даймио или ита? Но она должна наступать быстро, не принося страданий. Отрубить человеку голову — самый чистый способ казни. Оставить же его на кресте медленно умирать от голода, жажды и жары — бесчеловечно. Однако эти священники поступили бы именно так, и, по их словам, в своей стране они именно так и делают. Мы, по крайней мере, избегаем такой жестокости. Если мы и поднимаем человека на крест, то сразу же закалываем его копьём, чтобы положить конец его мучениям. Нет, Уилл Адамс, португальский бог может быть могуществен, хотя я и сомневаюсь в этом. Он может быть милостив, хотя краткое изучение природы заставит любого думающего человека изменить своё мнение. Он может быть непорочным, хотя давно известно, что соблюдение чистоты и безгрешности идёт рука об руку с трусостью и бесчестием, тогда как именно тот, кто не отказывается от земных радостей, почти всегда оказывается человеком чести и отваги. Здесь, в Японии, мы обходимся без Христа. — Он вытянул руку: — Осака.

Уилл поднял голову, вглядываясь в приближающийся берег. Внутреннее море, по которому они приплыли, сужалось здесь в залив, горы расступились, открыв долину, расширявшуюся к северу. Конец её терялся за горизонтом. По ней медленно текла широкая река, образуя дельту у впадения в море. Недалеко от берега начиналось скопление домов, по сравнению с которым опрятные посёлки Бунго выглядели жалкими, ибо улицы здесь расходились, казалось, по всем направлениям. Виднелось несколько зданий довольно больших размеров, хотя даже отсюда было ясно, что солидными их не назовёшь. Но, кроме домов, здесь было несколько живописных храмов, взметнувших свои черепичные крыши к небу. К западу, на берегах реки, он увидел крепость, по сравнению с которой многие европейские показались бы просто частоколом — если, конечно, стены, казавшиеся с моря такими крепкими и толстыми, не были сделаны просто из раскрашенной