Рыцарь золотого веера - Алан Савадж

Поколебавшись секунду, Гильберт де Коннинг и Ян ван Оватер вышли из толпы голландцев.

— Что это значит, Уилл? — прошептал Квакернек.

— То, что нас предали два негодяя, — процедил в ответ Уилл. — Чего вы хотите, Гильберт?

— Спасти свою шею, — ответил де Коннинг. — Священник уверял нас, что вас казнят как пиратов.

— А он спасёт вас за предательство ваших товарищей? Вы глупец, Гильберт де Коннинг.

— Итак, господин ван Оватер, — начал иезуит, — скажите господину Таканаве, какие были у вас обязанности на борту «Лифде».

— Я, сэр, купец из Амстердама, — ответил Ян ван Оватер. — Я загрузил корабли тканями и поплыл вместе с экспедицией, чтобы открыть торговлю между моими компаньонами и островом Ява, лежащим к югу отсюда. Дома я спрашивал, какой товар наиболее выгодно взять для продажи в этих краях, и мне говорили — шерстяную ткань. Она и находилась в трюме «Лифде». Только после того, как мы миновали Магелланов пролив и добрались до Южного моря, я случайно подслушал разговор матросов, бывавших и ранее в этих водах. Они смеялись над тем предлогом, под которым капитан повёл их в море, — везти груз шерстяной ткани, не удаляясь от экватора! Эти матросы прямо говорили, что наша цель — пиратство и что мы намеревались в действительности грабить и разрушать испанские поселения в Америке.

Уилл в изумлении глядел на него.

— Итак, господин англичанин? — потребовал иезуит. — Сознание вины лишило вас дара речи? Господин Таканава ждёт ответа.

— Сэр, что касается груза, то в этом я ничего не понимаю. Могу только сказать, что мысли наши были далеки от нападения на испанцев, единственной нашей целью было мирно миновать американские поселения, если они только сами не нападут на нас.

— Мы так и думали, что вы скажете что-нибудь в этом роде, — сказал иезуит. — Но как вы опровергнете слова господина де Коннинга?

— Я не смогу их опровергнуть до тех пор, пока не услышу.

— Ну? — обратился священник к де Коннингу.

— Я считаю своим святым долгом присоединиться к признанию господина ван Оватера, — начал де Коннинг. — В качестве главного боцмана «Лифде» мне часто приходилось так или иначе отговаривать нашего капитана, господина Квакернека, от нападений на беззащитные испанские поселения на американском побережье. К таким налётам его склоняли этот англичанин Уилл Адамс и другие члены экипажа. Признаюсь, сэр, мне не часто удавалось удержать его, и тот факт, что нападения не совершались, можно отнести только к недостаточной храбрости самих пиратов. Однако потом они решили, что португальские поселения в Ост-Индии менее защищены, и вознамерились пересечь океан, неся в сердцах жажду крови и разбоя.

Хатамото сказал несколько слов своему сыну, стоявшему рядом. Священник нахмурился.

— Вы намеревались воевать с португальцами? — спросил Тадатуне.

Де Коннинг понял свою ошибку.

— Ни в коем случае, сэр. Всё не так просто. Ведь наши государства не находятся в состоянии войны. Мы замышляли пиратство не только против португальцев, но и против вашей страны, Китая, Островов пряностей. Итак, сэр, я признался в подготовке разбоя и беззакония и теперь жду, что Господь смилуется к моей душе.

— А теперь отвечай ты, Уилл Адамс, но хорошенько подумай сначала, — жёстко сказал Тадатуне. — Признание этого человека — серьёзнейшая вещь, ставящая под угрозу и его собственную жизнь.

— Что ж, господин Тадатуне, — начал Уилл. — Я могу только поклясться в честности наших намерений. Наши хозяева в Голландии хотели только торговать с Островами пряностей. Такое путешествие, сэр, обязательно требует года и даже больше — как в нашем случае. Ни одному кораблю невозможно иметь на борту запасы воды и пищи для столь долгой экспедиции. Поэтому время от времени мы старались закупить всё необходимое в различных европейских поселениях в Африке и Америке, но каждый раз нам давали от ворот поворот. Мы все были в отчаянии, ежедневно наблюдая смерть наших товарищей от голода и болезней. Нас поставили в безвыходное положение, и раз или два нам пришлось отнять силой то, что нам не хотели продавать. Да, это можно назвать пиратским деянием, но любой предводитель на нашем месте прибегнул бы к нему. В том числе и вы, господин Тадатуне.

Тадатуне пристально посмотрел на него и повернулся к отцу.

— Не дайте словам этого человека затуманить ваш разум, господин Таканава! — вскричал священник. — Именно поэтому его и избрали отвечать за всех пиратов в тяжёлую минуту. Всё, что он ни скажет, — ложь, и по одной простой причине. Он утверждает, что этот корабль, весь флот, частью которого являлся этот корабль, покинул Европу только с целью торговли с Востоком. Так пусть же он объяснит, сэр, пусть он скажет — зачем восемнадцать пушек стояли у портов по бортам корабля? Зачем там было около пятисот фитильных ружей — это для сотни человек экипажа, заметьте! Пусть он объяснит пять тысяч ядер для пушек. Этого достаточно, чтобы уничтожить даже большое поселение. Этим они собирались торговать? И для пушек же пять тысяч фунтов пороха. Но что похуже всего прочего — пусть он расскажет о трёхстах пятидесяти зажигательных стрелах, оружии, предназначенном исключительно для нападения, мой господин. Оно служит для поджога укреплений с целью вынудить обороняющихся отступить. Все эти вещи там, и я подсчитал их там, на корабле. Если вы хотите осмотреть их — можете сделать это в любой момент. Нет-нет, господин, этот человек лжёт. Этот корабль, эти люди — часть пиратской экспедиции, замышлявшей сеять смерть и разрушения везде, где бы она ни оказалась. Ваш собственный народ избежал такой участи лишь потому, что этого не допустил всемилостивейший Господь, которого я так часто молил за вас. Они притворяются христианами, сэр, но поклоняются другому божеству — не тому, которому служу я и мои товарищи. И пусть они узнают, что такое страдание, эти проклятые еретики и преступники. Пусть их распнут, господин Таканава. Повесьте их тела высоко на деревянных крестах, установленных вдоль берегов Бунго, и пусть они служат предупреждением всем еретикам, которые в будущем могут рискнуть приблизиться к этой стране.

Он остановился, чтобы перевести дыхание, хватая ртом воздух, вцепившись в висевшее на шее распятие; лицо его пошло красными пятнами, глаза сверкали, правой рукой он указывал на них, будто позировал для картины, представляющей его в качестве ангела Божьего, подумалось Уиллу.

— И ты называешь себя священником, человеком сострадания и сочувствия? — спросил он.

Но дело было сделано. Таканава и сын тихо переговаривались, наклонившись друг к другу. Те из присутствующих, кто понимал по-португальски — а таких было несколько человек, — переводили своим соседям, которые, в свою очередь, передавали всё