Играй! - Мика Мисфор

К ужасу Теодора, он начал плакать, всхлипы стали чаще и громче.

– Эй, эй, послушай, никто не станет над тобой издеваться, – поспешно пообещал он, сам толком не осознавая, что сказал, и на автомате привставая с кресла. – Честно, обещаю тебе. Ты веришь мне? Эй, Кристофер! Веришь?

Но на него это явно не подействовало. Теодор стиснул зубы. Он не умел утешать людей, не умел. Из них двоих Адам всегда умело подбирал нужные слова, которые могли успокоить кого угодно. Теодор был в этом совсем не силен.

Ему вдруг сильно захотелось оказаться по другую сторону шторки и просто… обнять его? Так ведь люди утешают друг друга, да?

Так его утешал Адам.

– Знаешь, я могу рассказать тебе историю, – неуверенно начал Теодор. Плач за шторой мгновенно стал тише, будто в приемнике уменьшили звук. – Вряд ли это тебя успокоит, конечно, но мне тоже… неплохо было бы выговориться. Готов выслушать?

Кристофер шмыгнул носом.

– Готов, – гнусаво ответил он.

Теодор открыл рот, думая, с чего лучше начать. Он так долго держал это в себе, и казалось, в жизни не сможет ни с кем поделиться, но слова полились из него сами. Ему действительно необходимо было выговориться.

Он рассказал про Адама, не называя, конечно, имени. Рассказал о том, как они подружились в раннем детстве и с тех пор всегда были вместе. У Теодора был плохой характер, его мало кто любил, но у Адама была удивительная способность сглаживать все острые углы. Теодор и вправду очень им дорожил.

В какой-то момент – в науке это называется «половым созреванием» – он понял, что смотрит на Адама не только как на друга. Они обнимались раньше, но потом объятия приобрели для него другое значение. Другое значение приобрели совместные ночевки, держания за руки, даже питье из одной бутылки стало для Теодора слишком двусмысленным.

И он испугался. Его знакомые обсуждали девочек (и он тоже обсуждал, причем с неподдельным интересом, потому что девочки нравились ему, просто не так сильно, как Адам), а он думал о том, каково это – поцеловать Адама.

Конечно, он не говорил другу об этом. Они вообще не затрагивали тему однополых отношений, тему отношений в принципе. Теодору казалось, что Адама такое не волнует.

До тех пор, пока он его не поцеловал.

Они сидели в его комнате одним летним вечером, Теодор ел фруктовый лед, который таял и тек по пальцам, и в какой-то момент Адам оказался слишком близко к нему, а в следующую секунду Теодор уже чувствовал его губы на своих. Он едва успел опомниться от шока и начать отвечать, как дверь открылась. Они отскочили друг от друга, но было уже слишком поздно.

Перекошенное от отвращения и ужаса лицо матери Адама Теодор запомнил так хорошо, словно оно отпечаталось у него под веками. Хотя он не помнил ни того, как ощущался поцелуй, ни того, как улыбался в него Адам. И это было очень, очень обидно. Наверное, это было самое обидное.

Семья Адама была очень религиозной. Они пришли на порог дома Теодора, закатили скандал его родителям, а потом собрали вещи и уехали.

Им даже не дали попрощаться.

– Я сказал родителям, что он сам меня поцеловал, я даже не успел ничего понять, – тихо признался Теодор. Кристофер слушал его, затаив дыхание, и пусть Теодор не видел его лица, не мог даже его представить, потому что попросту был с ним не знаком, он явно это чувствовал. Волнение Кристофера, его боль, сожаление. Как будто тот сидел рядом с ним и держал за руку. – Я не сказал, что хотел этого так же сильно. Не сказал, что парни мне нравятся так же сильно, как девушки. Никому не говорил. Отец пытался убедить меня, что для него это не важно, но даже тогда мне не хватило смелости признать…

Он замолк, пытаясь осознать то, что сделал.

Только что раскрыл свою самую большую тайну. Но почему-то стало легче. Почему-то он чувствовал, что поступил правильно.

– Мне жаль, – произнес Кристофер. – Но это не твоя вина. То, что произошло с твоим другом. Не твоя вина. Ты можешь любить того, кого хочешь, и однажды ты полюбишь, и все станет проще.

Теодору захотелось смеяться. Мальчишка утешал его так, словно сам не пришел сюда в поисках утешения.

Кристофер всхлипнул в последний раз.

– Спасибо тебе, – вдруг сказал он. – Правда, просто… спасибо.

Теодор услышал, как Кристофер поднялся со стула, как открылась дверь, как она потом с тихим щелчком захлопнулась. Немного позже до него вдруг дошло, что о внезапном переезде семьи Адама знали все в этом городе. Но Кристофер то ли не интересовался слухами, то ли просто не сопоставил историю Адама и Теодора с тем, что услышал, но Теодор никогда и ни от кого не слышал даже упоминания о ней.

Теодор подумал, что у него тоже нашлась смелость. Впервые с тех пор, как Адам уехал, он озвучил то, о чем не решался даже размышлять, – он бисексуал. И от этого в груди стало так легко, так свободно, как будто с него сняли неподъемный груз.

Психолог вернулась в кабинет почти сразу, будто специально ждала под дверью. Она не успела даже дойти до стола, как Теодор поднялся.

– Спасибо за сеанс, – небрежно сказал он, уходя прочь, провожаемый чужим недоуменным взглядом.

* * *

Слухи о том, что Кристофер – гей, очень быстро распространились по школе. Они жили в маленьком городе, где каждый заочно был друг с другом знаком, поэтому в этом не было ничего удивительного.

Теодор услышал об этом случайно из разговоров каких-то девчонок. Одна из них рассказывала другой о том, как ее подруга предложила Кристоферу вместе пойти на ежегодный Зимний бал, а тот отказал, и когда его спросили о причине, честно признался, что это из-за того, что он бы предпочел пойти с парнем.

Он узнал, как Кристофер выглядит, и ему стало смешно. Такой… взъерошенный большеглазый птенчик. С виду совсем слабый, мягкий, а столько смелости внутри.

Теодор тогда ощутил небывалую гордость. Мальчишка смог. Он и вправду сделал каминг-аут.

И впервые в жизни в Теодоре проснулось чувство ответственности. Он знал, что был тем, кто подтолкнул его к этому выбору. А поэтому начал его защищать.

Не открыто, конечно же. Это получалось само собой. Когда кто-то из его дружков предлагал повеселиться с «тем педиком», он пресекал это на корню. А если кто-то пытался сделать это, несмотря на запрет,