Играй! - Мика Мисфор

хотел, чтобы Кристофер об этом узнал. Словно ему было стыдно за то, что он, такой крутой популярный мальчик, целовался с каким-то педиком.

8

Теодор сидел в кабинете директора, безучастным взглядом пялясь в стену, пока мистер Джонс отчитывал его, срывая голос и брызжа слюной. За все время, проведенное в этом злосчастном кабинете, Теодор выработал в себе навык пропускать мимо ушей даже самые душераздирающие крики. Спроси кто у него, какой была последняя фраза директора, он бы и примерно ответить не смог.

У него пекло в уголке разбитой губы, в ушах немного звенело от зычного голоса мистера Джонса, полного направленного на него гнева, но внутри было пусто. Его не мучила совесть, ему не было страшно, никакого беспокойства, даже адреналин, бегущий по венам во время драки, не оставил после себя и следа.

Теодор устал, костяшки пальцев ныли. Он знал, что выиграл драку, потому что его-то, может, и повели к директору, зато этого придурка Тони потащили прямиком к кабинету медсестры. Наверняка у него не было ничего серьезного, Теодор же не совсем идиот, чтобы калечить кого-то, но досталось ему знатно. Так и надо. Сам напросился.

Хотя, если быть честным, Теодор и не помнил толком, за что набросился на него с кулаками. Помнил только волну оглушительной злости. Кажется, Тони ляпнул что-то про его друга, или про его семью, или и про друга, и про семью…

Это был не первый раз, когда Теодор дрался, но первый – с такими серьезными последствиями для оппонента.

Если поход Тони к медсестре, конечно, можно назвать чем-то серьезным.

Лично Теодор, например, считал, что этот придурок легко отделался.

Воцарилась тишина, но до Теодора, отделенного от реальности крепкой стеной, не сразу дошло, что мистер Джонс закончил орать. Вообще-то, их директор славился своей сдержанностью и справедливостью, но на Теодоре, видимо, его терпение заканчивалось.

Теодору это даже нравилось, всегда было интересно, через сколько люди, пытающиеся понравиться ему или построить с ним доброжелательные отношения, поймут, что он мудак, и перестанут стараться. Через сколько их сладкие улыбки превратятся в гримасы отвращения, через сколько голос утратит мягкость, а слова станут резкими.

Они все так сильно старались его задеть, надавить на совесть, стать теми, кто наставит его на истинный путь, что ему оставалось только смеяться.

Ему всегда говорили, что у него ужасный характер, – ничего с этим не поделаешь. Он был единственным ребенком самой состоятельной в городе семьи, поздним ребенком, появившимся тогда, когда родители уже отчаялись, и потому в нем не чаяли души. Он любил родителей тоже, никому не позволял обвинять их в том, что творил, и плоды воспитания – точнее, полного его отсутствия – пожинали все, кроме них.

В детстве все еще было неплохо, но последние полгода он как будто с цепи сорвался. Поговаривали, что это из-за Адама, с которым они были не разлей вода с тех пор, как выползли из пеленок. Из-за Адама, семья которого собрала все вещи, оборвала все связи и покинула город буквально за пару дней.

Поговаривали, что, возможно, между ними что-то произошло, или между их родителями (потому что никто не воспринимает подростковые разногласия всерьез), но дальше слухов и шепотков дело не доходило.

А если Теодора какой-то особенный слух возмущал сильнее обычного, он быстро принимал меры, заканчивая потом в кабинете директора.

Мистер Джонс жаловался его отцу, тот искренне извинялся, для галочки посылал чуть больше денег на благоустройство школы, но дома Теодор не получал ничего, кроме мягкого осуждающего «ну хватит уже, котенок».

«Котенок» с делано виноватым видом опускал голову, якобы признавая поражение, а через несколько дней все повторялось, потому что Теодор не был котенком, он был высокомерным избалованным эгоистом, и его ничего не волновало.

Кроме Адама, волноваться о котором у него больше не было права.

– Пойдешь к психологу, – решил мистер Джонс, устало оседая на стул. – Поговоришь с ней о проблемах своих, может, полегчает.

Теодор только фыркнул, даже не глядя на директора. Ну да, конечно, разбежался он.

– Прямо сейчас, – рявкнул мистер Джонс, когда не увидел от Теодора никакой реакции. – Секретарь проводит тебя прямо до кабинета!

Не говоря ни слова, Теодор поднялся, подхватил с пола свой рюкзак, закидывая его на плечо.

Психолог так психолог.

Ему плевать, куда его отправят – на очередное наказание, домой, хоть в участок полицейский. Ему все сойдет с рук, это такой защитный круг вокруг него, границы которого нерушимы, неприкасаемы.

Теодору это нравилось. Он не представлял, как жилось тем, у кого этого круга не было. Не то чтобы он когда-то всерьез задумывался над этим вопросом.

Их психолог разработала один интересный метод, которым искренне гордилась, – анонимный прием. Она объясняла это тем, что подросткам гораздо проще поделиться своими проблемами, когда на них не смотрят, но при этом они чувствуют поддержку. Своеобразная исповедь – Теодор считал это полной чушью.

Кто вообще станет всерьез искать поддержки у школьного психолога?

В общем, кабинет психолога был разделен на две части с помощью плотной шторы. Она даже настояла на том, чтобы сделать две двери. Теодор как раз тогда накосячил, отец отправил больше денег в школу, и на эти деньги они и вправду сделали еще одну дверь. Он каждый раз едва сдерживался, чтобы не написать на ней ругательства. Таким образом психолог не видела, кто входил в кабинет, если ученик решал «исповедаться».

Так вот, Теодора провели мимо этой двери к той, которая вела к ней самой. Очевидно, директор считал, что стыд у него отсутствовал напрочь, поэтому не было смысла скрывать личность. Как будто Теодор действительно мог честно рассказать о том, что думал и чувствовал. Как будто захотел бы рассказать.

Он не стал бы этого делать не потому, что ему стыдно за себя, а потому что всем насрать.

О, это он уяснил лучше, чем что-либо другое в своей жизни.

Секретарша, которая его провожала, чтобы он не свернул в сторону выхода из школы, впустила его в кабинет и закрыла за ним дверь.

Психолог подняла голову и взглянула на него с доброжелательной улыбкой, но он не ответил на нее – с отсутствующим видом прошел внутрь, плюхаясь на стул и складывая руки на груди.

Он встретился с ней взглядом, твердо решив не произносить ни слова и посмотреть, как быстро это выведет ее из себя. Впрочем, развлечение не продлилось долго, потому что у нее зазвонил телефон.

– Ох, – она растерянно заморгала, поправляя очки, и поднялась со своего места. –