Играй! - Мика Мисфор

Кристофер работает после школы и занимается в театральном кружке, а у Теодора много друзей и тренировки по волейболу, их круги общения никак не пересекаются, и до начала репетиций они вообще должны были ненавидеть друг друга.

Правда в том, что они никогда не были близки и никогда близки не станут, но вот то, что происходит сейчас, – Теодор идет рядом с ним, плечом к плечу, у Кристофера вызывает такое чувство, что он еще ни разу не был ни с кем ближе.

Они вошли в библиотеку, привычно устраиваясь за самым дальним столом, который был скрыт от чужих глаз книжными шкафами. Второе место, которое Кристоферу нравилось. В библиотеке было всегда тихо, всегда мало народу, и ему казалось, что он сидит во временной капсуле, перемещаясь то в прошлое, то в будущее – все зависело от того, какую книгу он решал открыть.

– Ты сказал тетушке, что задержишься? – поинтересовался Теодор.

Кристофер вытащил из рюкзака учебники, хоть и знал, что заниматься сегодня не будет.

Он сделал еще несколько глотков клубничного сока, прежде чем ответить:

– Она привыкла к тому, что я задерживаюсь.

– Передавай ей от меня привет.

– Не веди себя так, как будто вы хорошие знакомые, – цокнул Кристофер, и Теодор очаровательно улыбнулся, подпирая щеку ладонью.

– Она от меня без ума.

Потом почти сразу он поднялся.

– Я схожу покурить.

Когда он уходил, Кристофер смотрел ему вслед.

Как-то так получилось, что Теодор узнал о нем очень многое, собрал его жизнь по частичкам. По обрывкам разговоров, по словам друзей, по тому, что Кристофер ненароком открывал сам.

Теодор никогда не жалел его, хотя Кристофер привык к жалости. Вопреки всему, она его не оскорбляла, не вызывала совсем никаких эмоций. Ну, у каждого своя судьба, свои сложности, Кристофер не считал себя мучеником, не задавался вопросом, почему все это происходило с ним, потому что, на его взгляд, ничего страшного и не происходило. И Теодор не стал относиться к нему по-другому. Просто принял всю информацию как что-то неизбежное, как неотъемлемую часть Кристофера, даже пошутил про то, что осталось дождаться укуса паука, и можно начинать шить костюм.

Родители Кристофера увлекались альпинизмом и погибли в горах во время очередной вылазки. Ему было три. Его забрала сестра отца, приняла в свою семью, но постоянно рассказывала о его настоящих родителях, не стремилась занять их место. Кристофер поделился этим с Теодором легко, не задумываясь особо, когда тот спросил о том, почему он живет с тетей и дядей.

Для него это не было трагедией, и он порой мучился от этого сильнее, чем от того, что никогда не обращался ни к кому «мама». Должен ли он был страдать? Он почти не помнил родителей – только какие-то размытые образы, теплоту рук, ласковые голоса. Он поспешил тогда добавить это, оправдать себя, мол, не помню, особо не волнует. Чужая жалость его не задевала, но получить жалость от Теодора не хотелось.

Теодор, впрочем, жалеть его не стал.

Подрабатывал после школы Кристофер потому, что тетушка с дядей жили небогато, дядя так и вовсе три года как вышел на пенсию, а быть обузой Кристоферу не хотелось – он и так слишком многим был им обязан. Да и работать ему было несложно, даже в городской библиотеке народу было не очень много, он обычно занимался уроками во время смен. Отвлекаться было не на что, вот и успеваемость у него выросла выше средней. Кристофер был обычным. Он никогда не считал себя особенным, но почему-то именно так Теодор к нему относился, словно он особенный. Но не в плохом смысле, не в том смысле, когда особенность приравнивается к чему-то странному, неприятному, а по-другому. Словно Кристофер показал ему какой-то новый мир.

Кристофер сделал каминг-аут, когда ему было пятнадцать, и все тогда получилось как-то легко. Легче, чем он ожидал от каминг-аута, сделанного в крошечном городке, где у всех в большинстве своем было строго консервативное мышление.

Он признался семье в том, что не видит себя в отношениях с девушкой, пусть и не было опыта отношений, а те восприняли спокойно. Ну, не видит так не видит, не заставишь же его. Никакой шарманки про внуков – они и ребенка-то получили за слишком высокую цену. Попросили только не скрывать от них ничего важного, но в этом Кристофер, как и любой подросток, ослушался – про то, что произошло тогда на вечеринке, он не рассказывал никому, даже Юте.

В школе тоже все как-то просто получилось. Несколько человек из тех, с кем он хорошо общался, отдалилось, но самые важные остались. Учителей особо не волновало то, о ком там Кристофер мечтал в свободное время, а издевательств со стороны местных отморозков не было, он не знал, почему и как его так пронесло, но особо не задумывался над этим. Не трогали – и ладно. (Теодор, конечно, знал причину, он сам был этой причиной, но Кристоферу ни за что не признается).

Кристофер никогда ни с кем не встречался. Он даже чувств серьезных ни к кому не испытывал. А потому то, что происходило с ним из-за Теодора, выбивало почву из-под ног.

Он все делился и делился с Теодором крохами своей истории, словно провел много лет в заточении, а теперь просто мечтал хоть с кем-то поговорить. Но дело, конечно, было не в том, что он был как открытая книга и болтал с кем ни попадя о своей жизни, а в том, как Теодор его слушал. Как будто это все действительно имело для него значение.

Вот и сейчас он снова думал о том, что Теодор знал о нем почти все, а он о Теодоре – ничего, кроме той стандартной общей информации, которая известна всем о самых популярных учениках. Ну и кроме того, что подметил сам, – Теодор не пьет горький кофе, он никогда не читал книгу больше чем на двести страниц, он не переносит белый шоколад и ему не нравятся танцы их школьной группы поддержки. Еще Теодор плачет, когда смотрит видео со спасениями котиков в ютубе, но не плачет, когда смотрит грустные фильмы, потому что «ну, это ведь кто-то выдумал, а котики реально страдают». Теодор коллекционирует альбомы корейской женской группы SNSD, потому что фанатеет от Юны, но ему ни разу не попадалась карточка с ней. Теодор сначала наливает молоко, а потом кладет в него хлопья (больной ублюдок) и обожает мятный шоколад (дважды). Кристоферу нравилось думать, что это о Теодоре не знает никто,