Вегетация - Алексей Викторович Иванов

прямо в лицо, а потом отвернулся и пошагал к форверу. — Муха, ты как? — крикнул он.

— Что я сделал неправильно? — моргая, Митя поглядел на Холодовского.

Холодовский размышлял, поблёскивая под луной очками.

— Это кто уж как судит о Бродягах, — наконец сказал он. — Для Лексеича они — выродки. Мутанты. Звери. Вроде псов. Пока пёс домашний, служит верно — он молодец, а отбился, одичал — его лучше пристрелить.

— А для вас? — осторожно поинтересовался Митя.

— А для меня Бродяги — те же чумоходы. Только люди, а не машины.

24

Гора Шапка (III)

Солнце ещё не взошло над горизонтом — оно только высветило небо на востоке, а скалистая вершина горы уже волшебно порозовела на фоне синевы запада. Потом по распадкам поплыли туманы, всё озарилось, деревья и камни на склонах горы отбросили тени, а вершина превратилась в бледное золото.

Алёна расставила шире колени и локти, мягко сопротивляясь свирепым толчкам, и сладко застонала — каким мужикам это не нравится? Егор Лексеич, обессилев, упёрся руками ей в спину и перевёл дух, а затем с хозяйским одобрением шлёпнул её по белому круглому заду. В блаженном опустошении оба они повалились на расстеленное в траве покрывало.

— Могучий ты ёбарь, Егора! — прошептала Алёна, целуя Егора Лексеича.

Она, конечно, преувеличивала, но Егор Лексеич этого не понял.

Он лежал и думал, что хорошо бы сейчас покемарить часочек, но бригада наверняка уже проснулась и варганит завтрак. Он должен быть с бригадой.

— Подъём, бригадир! — вздохнула и Алёна.

Она села, оправила лифчик, спрятав большие груди, встала, одёрнула спортивную кофту и принялась натягивать трусы и трико. Кряхтя, Егор Лексеич тоже поднялся и подобрал одежду. Засовывая ногу в штанину, он едва не рухнул, и взгляд его упал на две консервные банки, что валялись в кустах.

Егор Лексеич босиком направился к кустам и вытащил банки. Китайская тушёнка. Свежая — недавно открыли, желе ещё блестит на дне… Егор Лексеич перевернул банку и посмотрел номер партии на дне. Это была тушёнка из его неприкосновенного запаса. Запас хранился в ящике в мотолыге.

— Смотри, Алён… — позвал Егор Лексеич. — Кто-то у нас на бригаде с моего энзэ продукты пиздит и жрёт.

— Может, не наши банки? — засомневалась Алёна.

— Да как не наши-то? — разозлился Егор Лексеич. — Я собственные талоны все в энзэ вложил!.. Бля, найду и убью падлу! Такое нельзя спускать! Друг у друга воруют — похуй, а у бригадира — не трожь! Или конец бригаде! Не знаешь, кто это может быть?

Алёна замялась, перебирая пальцами свою толстую короткую косу.

— Колись, дева! — потребовал Егор Лексеич.

— Я же не могу так поклёп-то возводить, Егора…

— Колись!

— Наверное, Деев это, — сказала Алёна. — Пока ночью вы за Мариночкой бегали, он куда-то уходил. Никто не спрашивал его, зачем да куда.

— Ну точно Калдей! — сразу утвердился в мысли Егор Лексеич. — Консерву скрысить только он способен… Глаз ему на жопу натяну!

А возле мотолыги бригада уже готовилась к завтраку. Холодовский убрал полиэтилен с решётки, и Фудин развёл костерок. Над бледно-синим утренним огнём на перекладине висели два закопчённых котелка. Дежурил Матушкин. Он деловито суетился у костра, помешивал в одном котелке поварёшкой.

— Чё хавать будем? — бодро спросил Костик.

Матушкин взял две выпуклые миски и засунул себе под футболку на грудь; придерживая миски рукой, он прошёлся, оттопырив зад и по-утиному двигая выпяченным животом. Сходство с Алёной было таким очевидным и ярким, что бригада грохнула от хохота, даже Холодовский скупо улыбнулся. Матушкин сделал свою щетинистую и морщинистую рожу приторно-сладкой и почти пропел ласковым голосом Алёны:

— Сёдни, ребятоньки, суп из семи залуп! Ведро воды и хуй туды!

Костик тоже заржал, но сквозь смех всё равно крикнул:

— Ты чё, блядь, мою мамку позоришь?!

— А меня можешь показать? — загорелся Серёга.

— Тебя?..

Матушкин вынул миски и смерил Серёгу оценивающим взглядом. Затем сделал глупо-самоуверенное лицо, нахмурил брови, открыл рот и завертелся на месте, быстро, пристально и требовательно вперяясь глазами то в Талку, то в Холодовского, то в Митю, то в Маринку.

— Где тут пизды получить надо? — голосом Серёги спросил он.

Бригада снова грохнула. Это и вправду был Серёга — очень решительный и бестолковый. Митя смотрел на художества Матушкина с изумлением.

— Фудина передразни! — смеясь, предложила Талка.

Матушкин прищурился на Фудина, размышляя, каким-то образом собрал всю свою морщинистую морду к носу, сделал внимательные глаза, наклонил голову, будто одним ухом прислушивался к небу, и чуть раскорячился.

— Шеф, я обоссался, штаны мне поменяешь? — по-фудински спросил он.

Опять все ржали, даже Фудин — хотя и несколько принуждённо.

— Теперь Николая! — окончательно развеселилась Талка, она сидела рядом с Калдеем на пластиковом ящике. — В тот раз ты так здорово его собезьянил!..

Матушкин расправил грудь и отвёл плечи, на ходу превращаясь в Калдея, но не успел завершить перевоплощение. Взбешённый Калдей воздвигся перед ним во весь свой богатырский рост и прорычал:

— Я дебил, что ли, надо мной тут мудить?!

Он цапнул огромной пятернёй смеющуюся Талку за лицо и толкнул назад — вздёрнув ноги в кедах, Талка кувыркнулась с ящика в траву. С Матушкина мгновенно слетела вся дурашливость. Не колеблясь, Матушкин тотчас нанёс Калдею удар под дых — до рожи он просто не доставал. Могучий Калдей и не дрогнул. Он как-то небрежно махнул рукой, ответив Матушкину кулаком в челюсть. Матушкина отбросило, точно куклу. На миг он потерял ориентацию. А Калдей двинулся на него как трактор и снова беспощадно ударил в лицо.

— Мудишь надо мной, гондон штопаный?! — повторил он.

Все вокруг остолбенели. Первым очнулся Серёга. Он прыгнул на Калдея сзади и облапил, пытаясь перехватить, но Калдей откинул его толчком локтя.

И вдруг Калдею в висок стукнула пустая банка из-под тушёнки. Банку издалека метнул Егор Лексеич. Калдей отпрянул — не от боли, а от удивления. Над его головой просвистела другая банка. Егор Лексеич бежал в атаку.

— Ты, Деев, охуел?! — орал он.

Калдей, стискивая кулаки, развернулся на бригадира; широкая морда у него побагровела, толстые небритые щёки тряслись. Егор Лексеич — пожилой, грузный, с одышкой — не был Калдею соперником, но он верил в свою власть, а не в силу. Калдею же на власть было плевать. Калдея душила слепая злоба.

— Хули надо? — заорал и он. — Обоих уебу!

Между Егором Лексеичем и Калдеем беззвучно возник Холодовский — с автоматом в руках. Автомат был нацелен Калдею прямо в грудь. А Егору Лексеичу в спину вцепилась бежавшая за ним Алёна.

— Крыса жирная! — закричал Егор Лексеич. — Ты тушёнку общую жрал!.. С бригады пиздил, падаль!

Калдей ничуть не испугался автомата. Он попёр вперёд — на ствол.

— Да ты заебал меня, бригадир! Жрать уже нечего, а мы ещё ни одного «вожака» не срубили! Кинул на деньги, да?

Бригада, застыв, смотрела молча. Талка захлёбывалась рыданьями.

— Стоять! — Холодовский уткнул ствол Калдею в брюхо.

— Чё ты мне, сука, тычешь?!

В бесстрашии слепой ярости Калдей одним движением вырвал автомат у Холодовского из рук, будто вынул полено из поленницы.

Фудин попятился под прикрытие мотолыги.

— Крыса поганая! — подскочив к Калдею ближе, надрывался Егор Лексеич. — Выгоню с бригады на хуй!

Обезоруженный Холодовский, растопырив руки, загородил бригадиру путь на Калдея — теперь только так он мог остановить смертоубийство.

— Ты кого крысой назвал, пидарас?! — в праведном гневе взревел Калдей, перехватывая автомат, чтобы выстрелить. — Да я сам пешком свалю отсюда! Похуй мне радиация! Только сначала тебя кончу!

Казалось, ещё мгновение — и Калдей посечёт очередью и Холодовского, и бригадира. Но перед Калдеем каким-то чудом вдруг появилась растрёпанная Алёна. Мягко отодвинув ствол, она с непонятной заботливостью положила Калдею ладони на грудь, будто успокаивала, и обернулась к Егору Лексеичу.

— Не брал он тушёнку, Егора! — плачуще призналась