Порученец Царя. Персиянка - Сергей Городников

Удача тоже удивлялся тишине в крепости. Он выбежал к ивам и поднырнул под шапку их ветвей. Не мешкая, устроился в дупле отруба, веслом оттолкнулся от дна под водой, размашисто подгребая, выплыл из занавеси тонких веток с мелкими острыми листками. У него неприятно заныло под лопаткой, когда он различил в бойнице серой башенки, мимо которой предстояло проплыть, ружейный ствол. Ствол двигался, выискивал его, и он зачастил веслом, отплывая подальше от берега острова, покачиваниями тела мешая ловить себя на прицел. Он с замиранием сердца ожидал вспышки и звучного порохового хлопка, намереваясь успеть опрокинуться в холодную воду, однако выстрела не последовало, ни когда он оказался ближе всего к башенке, ни когда удалялся от неё. Это его озадачило, но размышлять о странном поведении держащего ружьё, было некогда. И вдруг его пронзила догадка, что их подслушал и по каким-то своим причинам не поднял тревоги, а теперь целился в него и по каким-то иным причинам не стрелял один и тот же человек, а именно, Мансур. Впрочем, то, что выстрел так и не раздался, могло иметь причиной всего-навсего осечку, такое с кремнёвыми ружьями случалось нередко.

Мансуру же мешала сосредоточиться на прицеле боль укушенного княжной подбородка. Злобно скрипнув зубами, он под влиянием неожиданной коварной мысли опустил приклад от плеча к рёбрам.

– Зачем убивать того, кого можно использовать для мести? – пробормотал он, чтобы звучанием слов придать мысли определённость. – Надо только обдумать, как это сделать. А тогда? Тогда ты и поплатишься, княжна. С его же помощью.

Даже боль от укуса как будто притупилась, и он сунулся в бойницу, словно хотел удостовериться, что таинственный посетитель княжны персиянки ему не привиделся, не был ночным привидением, а удаляется от острова на странном куске старого, невесть откуда плывущего дерева и по виду уже стал не больше чайки. Для удобства наблюдения, куда он поплывёт, Мансур поднялся каменными ступенями башенки и по насыпи вдоль стены крепости, прошёл к Южной башне. Там он слегка вздрогнул. Много дальше гребца, на вершине едва распознаваемого в ночи пригорка мерцала точка костра. Она напомнила ему, что он забыл глянуть туда в это самое время.

Словно влекомая на огонь костра мошка, он спустился возле Южной башни, крысой шмыгнул в её нутро. В башне никого не было. Он открыл тяжёлую наружную дверцу и вышел к лужайке. За глазницей окна домика под тремя дубами была чернота безлюдья. Минуя домик, тропой вдоль крепостной стены он прошёл до её изгиба и берегом левого рукава реки очутился у небольшого залива, наполовину занимаемого стругом атамана, рядом с которым бедными родственниками сиротливо теснились два челна и небольшая лодка. На струге горел кормовой светильник, на палубе спали казаки из охраны Разина. Сидящий возле светильника часовой встрепенулся, напомнив внезапно потревоженную дремлющую птицу, узнал его и ничего не сказал, снова уронил голову на грудь. Мансур живо отвязал лодку от кола, уселся на скамью и поднятым с днища веслом оттолкнулся от берега, вывел лодку из залива. Устроив оба весла в уключинах, он мягко ударил ими по воде и, помогая течению, скоро поплыл вниз. Пару раз он поднимал вёсла, оборачивался к огню на пригорке и к облитой лунным сиянием шири реки. Огонь костра становился всё ближе, а вот царского посланца с его необычным средством передвижения уже не виделось, сколько Мансур ни всматривался во все подозрительные тёмные пятна на реке и у побережий. Ему было досадно, что так и не удалось узнать, куда же тот плыл, и ждали или нет его сообщники, а если ждали, кто они.

Костёр на пригорке привлёк внимание не только Мансура. Если Мансур увидел его сверху течения реки, то ниже, в прибрежной рощице низкорослых деревьев, часто изогнутых, с корявыми стволами, его усмотрел Антон. Он терпеливо дожидался товарища, и вначале костёр не вызывал у него особого любопытства. Он сидел на собранной в кучу опавшей листве и, привалившись спиной к жёсткой коре дикой груши, время от времени протяжно зевал. Зевки эти заставляли обоих привязанных напротив коней встряхивать ушами и вздыхать, как будто напоминали им о тёплых конюшнях и слишком позднем часе, чтобы бодрствовать. Наконец он утомился ждать и встал, потянулся, чтобы отогнать дремоту. Звуков, которые бы подсказали о приближении Удачи, не было слышно. А костёр наверху пригорка, в пяти сотнях шагов от него, догорал. Слабое пламя срывалось, исчезало и так же внезапно появлялось вновь. Вдруг его разметали, загасили, а у подножия склона, там, где к его пологому участку подступала опушка рощицы, заиграли красные зарницы другого, который постепенно набирал силу. Такая согласованность действий тех, кто гасил огонь в одном месте и зажигал поблизости, наводила на подозрение, что костры служили каким-то знаком сбора лихих сообщников. Оставив коней привязанными к дереву, он отправился поразведать, что бы это могло значить.

Приближаясь к костру, который чаще и чаще просвечивал меж ветвей зарослей, он стал идти осторожнее, всматриваясь под ноги, чтобы не наступить на сухую ветку, не выдать себя её предательским хрустом. Когда ему стали слышны тихие потрескивания горящих сучьев, он уже убедился, что пламя костра пляшет у самой опушки, и на стволе поваленного дерева сидят двое, оба спинами к нему. Из темноты со склона пригорка к ним вынырнул и подошёл третий и уселся на пень напротив так, что стал виден безобразно приплюснутый нос на расцвеченном плясками красного света лице, которое от этого показалось особенно жестоким. Появление у костра плосконосого, который, по словам Удачи, ещё от Нижнего Новгорода преследовал их во время путешествия по реке, вызвало у Антона тревожные предчувствия, что он случайно оказался свидетелем тайной встречи, быть может, связанной с ним и его товарищем. Он позабыл о дремоте, а подстёгнутое опасностью любопытство согнало остатки расслабленной вялости. Он пригнулся к земле, сначала подбирался ближе к костру на четвереньках, затем ползком, и наконец шагах в тридцати впереди себя узнал спину воеводы и замер. Спина того, кто сидел рядом, показалась, Антону тоже знакомой. Но попытки расшевелить память были напрасными, и он бросил это занятие, весь обратился в слух. Воздух будто застыл в безветрии, но до него доносились слова тихого разговора.

– Предлагаешь, сделать вид, что я всё позабыл? Показать ему, будто бы вызванную царским решением, приязнь и дружбу? – спросил кого-то из двоих собеседников князь Прозоровский. – Но поверит ли Разин? – в голосе его прозвучало сомнение.

– Надо показать дружбу и приязнь самые искренние, – сказал плосконосый. – Главное, чтобы старшины и казаки поверили. А поверит ли он, не так важно.