Белый ворон Одина - Роберт Лоу

Впрочем, я уже усвоил, что русская баня — это нечто совершенно особое. Я наблюдал, как люди докрасна накаляют свои бани, затем входят туда обнаженными, обмазываются каким-то маслом и начинают хлестать друг друга свежими вениками — до тех пор, пока полумертвыми не вываливаются из купален.

После этого, можете себе представить, они обливаются холодной водой, а то и валяются в снегу. Русы проделывают это ежедневно и без всякого принуждения! Столь странный вид самоистязания у них называется купанием. Воистину, даже христиане из Великого Города не столь фанатично блюдут чистоту.

Надо ли говорить, что мы без колебаний отклонили предложение Творимира и остались в избе. Сидели возле уютной печки, выковыривали соль из изящной резной солонки, посыпали ею добрый хлеб и запивали все это пивом. Мы степенно беседовали о наших общих знакомых, говорили о том, какая знатная рыбалка на озере Ильмень, затем заспорили о том, сколько рек впадает в озеро — в конечном счете насчитали пятьдесят две реки, хотя вытекает лишь один Волхов.

Приятная беседа естественным образом перешла на торговые дела. Мы стали обсуждать, кто из славян чем торгует и какие новые товары появились в последнее время на рынке.

Тут Творимир нахмурился и заявил, что пора торговли уже почти закончилась.

— Ильмень рано замерзает, — пояснил он, — и скоро уже ни одна лодка не сможет пройти по Волхову. Если у вас есть рабы-северяне, то вы, очевидно, захотите продать их на юге. Из наших торговцев сейчас лишь один хочет плыть в южном направлении. Это Такуб.

Тут все зашевелились, а Финн проворчал что-то нелестное в адрес Такуба. Этого человека мы знали… и даже слишком хорошо. Несколько лет назад нам впервые довелось с ним столкнуться. Тогда Эйнар Черный тайком увел часть своих людей на поиски могильника Аттилы. Остальные побратимы остались в дружине Святослава, и мы почти не сомневались, что с ними все будет в порядке. Ан нет! Князь Святослав жутко рассердился и в назидание Эйнару продал оставшихся норманнов в рабство. Такуб как раз и был тем человеком, который купил наших побратимов у русского князя. Позже он перепродал их (надо думать, с немалой для себя выгодой) серкландскому эмиру. Для нас — уцелевших после смерти Эйнара — это имело неприятные последствия: нам пришлось тащиться на край света и с большими трудностями и опасностями вызволять своих товарищей из позорного рабства. Именно в том злополучном походе мы и обрели нашего Козленка.

Мы все еще пробавлялись давними воспоминаниями, когда Иона Асанес заявился собственной персоной. Он вошел в избу, впустив облако морозного воздуха, но обогрев всех нас своею солнечной улыбкой. Квасир тут же облапил его в медвежьих объятьях, а Финн едва не похоронил парня в своей бороде. Когда они наконец отлепились друг от друга, выяснилось, что физиономии у обоих перекошенные.

— Фу, ну ты и воняешь! — сморщил нос Иона.

— Ты что, парень, — одновременно с ним молвил Финн, — пользуешься благовониями? Ну, чисто баба!

Несколько мгновений они возмущенно разглядывали друг друга, затем бурно расхохотались. Ну, конечно же, Ионе Асанесу полагалось быть чистым, причесанным и надушенным. Он, как-никак, все же грек… И, кроме того, вот уж три года пребывает вдали от честного запаха мокрой шерсти и тухлой рыбы — столь привычного для нас, северян. Стоит ли удивляться, что сейчас он брезгливо морщил нос — как, впрочем, и Финн от запаха сладких благовоний.

Это не помешало нам обменяться братским рукопожатием. Я почувствовал, как радостно подскочило мое сердце и — насколько я мог судить по взгляду Ионы — его тоже. Он вырос и возмужал. В этом красивом юноше с трудом можно было признать того костлявого двенадцатилетнего юнца, каким мы запомнили его по Кипру. Теперь его буйные черные кудри были аккуратно расчесаны, напомажены и живописными волнами ниспадали на ворот белой рубахи, которую Иона носил навыпуск поверх синих штанов.

— Это что, твоя борода? — придирчиво спросил Финн, и Козленок, смеясь, оттолкнул от себя грязную и вонючую длань, которая пыталась ощупать его подбородок.

Маленький Олав с интересом наблюдал за мужчинами, но пока помалкивал.

— Либо вы давно уж покинули родные места, — говорил тем временем Иона, лихо оседлав деревянную скамейку и присосавшись к кружке с пивом, — либо мое послание все еще где-то путешествует.

— Какое еще послание? — пробурчал Квасир и тут же получил ощутимый тычок в бок — это жена так намекнула ему, что не грех бы представить людей друг другу.

Иона Асанес, конечно же, заочно слышал о женитьбе Квасира, но встретились они с Торгунной впервые. Не требовалось особой проницательности, чтобы понять: Торгунна очарована молодым греком. Что, собственно, и не удивительно — принимая во внимание возраст и красоту Асанеса. Наш маленький Козленок заметно раздался в плечах, сохранив тонкую талию и лучезарную улыбку, которая с возрастом стала еще обаятельнее.

Олав наконец решил заявить о себе. Он шагнул вперед, глядя на Иону снизу вверх, ибо тот был на целую голову выше мальчишки. И пока я наблюдал за этими двумя — как они критически изучают друг друга, — мне пришло в голову, что их разница в возрасте примерно та же, какая была у меня с Козленком, когда мы только повстречали его на Кипре. Да, в ту пору я был немногим старше Козленка… однако же чувствовал себя настолько старым, что вполне годился ему в отцы, если не в деды.

— Ты приятно пахнешь, — промолвил Олав. — Но не как мужчина. Скорее, как цветок.

Я внутренне напрягся, но Иона Асанес удивил меня и одновременно продемонстрировал, что изрядно поднаторел в общении с незнакомцами. Ибо он не ощетинился, как можно было бы ожидать от человека его возраста, а широко ухмыльнулся.

— Зато ты смердишь, как рыбье дерьмо, — весело ответил он. — А твои глаза, похоже, никак не могут решить, какого же они цвета.

Еще мгновение они молча мерялись взглядами, затем Олав с искренним удовольствием рассмеялся. И всем сразу стало ясно, что эти двое обязательно подружатся.

— Так о каком сообщении речь? — напомнил я.

Асанес напоследок еще раз улыбнулся Олаву, но, когда повернулся ко мне, свел брови и непроизвольно нахмурился.

— Некоторое время назад я послал вам весточку с одним готландским купцом, — пояснил юноша. — Дело в том, что в Новгороде объявился наш старый друг. Вместе с несколькими христианами он остановился в немецком квартале. Я назвал его нашим другом, хотя это вряд ли соответствует истине.

Он умолк, бросив пытливый взгляд на меня, затем на остальных — поняли ли? — и добавил:

— Я ничего не говорил Творимиру, поскольку считал, что это дело касается лишь нас с вами.