Смена - Светлана Павлова

фокуса я должна была испытать как минимум эйфорию. Именно ее выражение Вадик тщательно, но тщетно искал на моем лице. Потом что-то говорил про ресторан, в который мы едем, – лучший в городе, про него написали все блогеры. Про отель и про какие-то свадебные идеи. Про то, что сказала об этих идеях его мама. Я не особо вникала.

В ресторане Вадик кокетничал с официанткой. Он так всегда делал, когда хотел «показать мужика». Обычно подкаты его были древними и безнадежными, как старые дедовы «жигули». Девушки сочувственно улыбались нелепой шутке, а Вадик чувствовал себя альфа-самцом и смотрел на меня с видом: «Ну что, съела?» Я обычно в ответ говорила: «Вы нам вина не несите, у нас с желудком проблемы» и пинала его ногой под столом. Но в этот раз как-то и не хотелось: просто сидела, машинально раздирая салфетку.

Вадик спросил у официантки, что она порекомендует. Та прокурлыкала про борщ и шашлыки, в ожидании которых Вадик стал расспрашивать меня, как дела. Я пространно несла всякую ерунду про меланхоличное настроение, пожимала плечами и смотрела в сторону, но только не в глаза.

Еду принесли, и я уже знала наперед, что сейчас будет. Вадик назвал салатную заправку смазкой и сказал, что ее бахнули слишком много. Потом повторил слово «смазка», очевидно, подумав, что я не расслышала шутку. Но я расслышала, Вадик, расслышала, уже полгода назад, честное слово. Он всегда шутил в этой манере. И всегда с удовольствием смаковал момент кульминации, оттягивая его до бесконечности и посматривая на меня в ожидании: смешно или нет? Мне было жалко Вадика, и я смеялась. Даже когда он в сотый раз рассказывал историю о том, как жил в черногорском городе Баре, а все друзья звонили ему и спрашивали: «Привет, ты где?», и Вадик отвечал: «Я живу в Баре», а на том конце провода недоумевали: «В каком таком баре? Почему в баре?» «Ну ты поняла, да? Совпадение значений слова “бар” как названия города и типа питейного заведения. Поняла, да? Смешно, да?»

От объяснения различий между майонезом и лубрикантом меня избавила официантка, пропевшая «Осторожно, горячо» чуть нежнее, чем вообще-то велит политес. Ни левитирующие над тарелкой ниточки пара, ни предостережения не имели значения, когда Вадик хотел жрать. Поэтому он, как это было ему свойственно, цапнул со стола ложку и, утопив ее нос в красной жиже, подул пару раз для проформы. Пфью, пфью. Первая порция обожаемого Вадиком борщика незамедлительно отправилась в рот. А за ней – вторая, третья ложка, пока рецепторы, видимо, не согрелись до нестерпимой температуры и не запротестовали. Вадик мелко зашамкал челюстями, прямо как артритный старик. Сразу вспомнилось, как в одной книжке герой утверждал, что женщины-де занимаются сексом так же, как и едят. Судя по всему, это правило распространялось не только на прекрасную половину человечества.

Хорошо, что Вадик не умел читать мысли. Все глотал ртом воздух, а потом сразу же глотал суп, из-за чего через секунду рука его дергалась к груди, где только что больно-больно обожгло пищевод. «Подождал бы», – не выдержав, сказала я, а Вадик в ответ закивал. Он начал нервно собирать пальцами хлебные катышки, но через две секунды изнурительного ожидания снова схватился за ложку. Ложка нырнула в суп так резко, что подняла залп жирных красных брызг, разумеется, осевших на Вадике – на всем Вадике сразу: на лбу, щеках, жидковатой щетине, воротничке его дебильного обтягивающего поло и даже шортах – ясное дело, белых. Горячие капли обожгли лицо Вадика, отчего он сморщился, словно тикозный, но продолжил есть, раздувая щеки. Иногда лишь, на микросекунду, в нем просыпался человек, но только чтобы схватить салфетку – схватить, все так же низко нагнувшись к тарелке. Вадик, кстати, всегда ел в этой странной позе – скрючившись над столом, не поднимая головы, словно снайпер у прицела или готовый к сильному прыжку гепард. И ложкой орудовал ловко, с одной и той же амплитудой и скоростью. Раз-два, раз-два, раз-два. В финале этого шоу, занявшего не больше половины минуты, то ли от жара борща и улицы, то ли от чрезмерного усердия лицо Вадика поменяло окрас и само стало похожим на борщик.

Конечно, я сравнивала их. Сравнивала каждую секунду. Вадик, например, совсем не любил целоваться. Говорил: зачем, если мы уже переспали? Антон, наоборот, любил, и поцелуи его всегда были с привкусом сигарет, алкоголя, в то время как Вадичкины запомнились супными, хинкальными, приглушенными жвачкой. В еде они тоже кардинально отличались. Я вспомнила наш лагерный поход недельной давности. Себе Антон всегда наливал суп последним. Сосредоточенно возил половником по дну кастрюли: юшки он не любил, выискивал оставшиеся крохи мяса с картошкой («нормальная еда для нормальных мужиков!»). Потом аккуратно поднимался, отходил от костра, садился всегда один, на расстоянии от толпы, – тем, видимо, обозначая свой статус. Он дул на тарелку, задумчиво глядя куда-то в одну точку, далеко-далеко. Совсем неуместная для лагеря манера держать мизинец на отлете и привычка есть будто нехотя делали его совершенно нездешним. Сразу хочется усесться с таким рядом, но все побаивались. Лишь в самом конце обеда традиционно подходили поблагодарить, выдерживая безопасные пять метров. «Спасибо, Тох. Рассольник – бомба». А он в ответ только рассеянно кивал, улыбался и продолжал жевать выпестованный обед, задумчиво поглядывая на остатки трепыхавшегося на ветру, угасавшего костра.

Наконец первое было почти прикончено, оставалась лишь лужица на дне тарелки. Но Вадик не мог успокоиться, остервенело ковырял ее чайной ложкой, пытался выпить прямо из тарелки, глубоко запрокинув голову назад, а потом таки добил – вырванной из куска мякотью хлеба. Громко поставил тарелку на стол, швырнул в нее ложку, упавшую, словно от обиды, звонко-звонко. Я громко попросила счет, давая тем самым понять, что вечер окончен. Официантка, забиравшая посуду, попыталась унести мой бокал с четвертинкой вина на донышке, но я ее остановила. Бокал был третьим, опьянение уже хорошенько взялось за меня, как вдруг трезво обожгла неприятная мысль: в «Сказке» с Антоном я так никогда не делала, даже если планировала допить. Стеснялась и хотела выглядеть воспитанной, светской.

Мы расплатились. То есть платил, конечно, он. После чего рыгнул, хлопнул себя по животу и сказал: «Пожрал так пожрал, щас бы еще коньячку ебнуть». Заказал, выпил, занюхал рукой. Я подавилась невыговоренным «о боже» и четко в ту минуту осознала, что замуж за Вадика не пойду. Что, правда, не помешало мне пойти к нему в номер.

Да, мы переспали. Пьяными, конечно: это в последнее время уже вошло в