Молотов. Тень вождя - Б. Соколов

“Известно ли маршалу, что его министр иностранных дел во время своей недавней поездки в Вашингтон заявил, что он решил посетить Нью-Йорк исключительно по своей инициативе и что его задержка на обратном пути объяснялась не какими-нибудь неполадками с самолетом, а была преднамеренной? ”

Хотя на русском обеде в шутку можно сказать почти все, что угодно, Молотов отнесся к этому довольно серьезно.

Но лицо Сталина просияло весельем, когда он сказал:

“Он отправился не в Нью-Йорк. Он отправился в Чикаго, где живут другие гангстеры”.

Когда отношения были, таким образом, полностью восстановлены, беседа продолжалась. Я заговорил о высадке англичан в Норвегии при поддержке русских и объяснил, что, если бы нам удалось захватить Нордкап зимой и уничтожить там немцев, это открыло бы путь для наших конвоев. Этот план... всегда был одним из моих излюбленных планов. Казалось, Сталину он понравился, и, обсудив средства его осуществления, мы договорились, что нам следует выполнить его по мере возможности.

Было уже за полночь, а Кадоган все не: появлялся с проектом коммюнике.

“Скажите мне, — спросил я, — на вас лично так же тяжело сказываются тяготы этой войны, как проведение политики коллективизации?”

Эта тема сейчас же оживила маршала.

“Ну нет, — сказал он, — политика коллективизации была страшной борьбой”.

“Я так и думал, что вы считаете ее тяжелой, — сказал я, — ведь вы имели дело не с несколькими десятками тысяч аристократов или крупных помещиков, а с миллионами маленьких людей”.

“С десятью миллионами, — сказал он, подняв руки. — Это было что-то страшное, это длилось четыре года, но для того, чтобы избавиться от периодических голодовок, России было абсолютно необходимо пахать землю тракторами. Мы должны механизировать наше сельское хозяйство. Когда мы давали трактора крестьянам, то они приходили в негодность через несколько месяцев. Только колхозы, имеющие мастерские, могут обращаться с тракторами. Мы всеми силами старались объяснить это крестьянам. Но с ними было бесполезно спорить. После того как вы изложите все крестьянину, он говорит вам, что он должен пойти домой и посоветоваться с женой, посоветоваться со своим подпаском”.

Это последнее выражение было новым для меня в этой связи.

“Обсудив с ними это дело, он всегда отвечает, что не хочет колхоза и лучше обойдется без тракторов”.

“Это были люди, которых вы называли кулаками?”

“Да, — ответил он, не повторив этого слова. После паузы он заметил: — Все это было очень скверно и трудно, но необходимо”.

“Что же произошло?” — спросил я.

“Многие из них согласились пойти с нами, — ответил он. — Некоторым из них дали землю для индивидуальной обработки в Томской области, или в Иркутской, или еще дальше на север, но основная их часть была весьма непопулярна, и они были уничтожены своими батраками”.

Наступила довольно длительная пауза. Затем Сталин продолжал:

“Мы не только в огромной степени увеличили снабжение продовольствием, но и неизмеримо улучшили качество зер-

на. Раньше выращивались всевозможные сорта зерна. Сейчас во всей нашей стране никому не разрешается сеять какие бы то ни было другие сорта, помимо стандартного советского зерна. В противном случае с ними обходятся сурово. Это означает еще большее увеличение снабжения продовольствием ”.

Я воспроизвожу эти воспоминания по мере того, как они приходят мне на память, и помню, какое сильное впечатление на меня в то время произвело сообщение о том, что миллионы мужчин и женщин уничтожаются или навсегда переселяются. Несомненно, родится поколение, которому будут неведомы их страдания, оно, конечно, будет иметь больше еды и будет благословлять имя Сталина. Я не повторил афоризм Берка: “Если я не могу провести реформы без несправедливости, то не надо мне реформ”. В условиях, когда вокруг нас свирепствовала мировая война, казалось бесполезным морализировать вслух.

К часу ночи прибыл Кадоган с проектом коммюнике, и мы занялись его окончательным редактированием. На стол подали молочного поросенка довольно крупных размеров. До сих пор Сталин только пробовал отдельные блюда, но время близилось уже к 3 часам ночи, и это был его обычный обеденный час. Он предложил Кадогану вместе с ним атаковать жертву, а когда мой друг отказался, хозяин обрушился на жертву в одиночку. Закончив, он поспешно вышел в соседнюю комнату, чтобы выслушать доклады со всех участков фронта, которые начинали поступать к нему после 2 часов утра. Он возвратился минут через 20, и к тому времени мы согласовали коммюнике.

Наконец в 2 часа 30 минут утра я сказал, что должен ехать. Мне нужно было полчаса добираться до дачи и столько же ехать до аэродрома. Голова моя раскалывалась от боли, что было для меня весьма необычным. А, мне еще нужно было повидаться с генералом Андерсом. Я просил Молотова не провожать меня на рассвете, так как он явно был очень утомлен. Он посмотрел на меня укоризненно, как бы говоря: “Вы действительно думаете, что я не провожу вас?”»

В коммюнике говорилось, что «был принят ряд решений, охватывающих область войны против гитлеровской Германии и ее сообщников в Европе. Эту справедливую

освободительную войну оба правительства исполнены решимости вести со всей силой и энергией до полного уничтожения гитлеризма и всякой подобной тирании.

Беседы, происходившие в атмосфере сердечности и полной откровенности, дали возможность еще раз констатировать наличие тесного содружества и взаимопонимания между Советским Союзом, Великобританией и США в полном соответствии с существующими между ними союзными отношениями».

Показательно, что Черчилль, хотя и ужаснулся гибели 10 миллионов человек во время насильственной коллективизации, похоже, поверил сталинским сказкам о том, что коллективизация имела благую цель — утвердить научно-технический прогресс в сельском хозяйстве и избавить народ от периодических массовых голодовок. Тогда как в действительности единственными целями этой «реформы» были получение дополнительных средств для милитаризации экономики и ликвидация последнего еще остававшегося в СССР класса собственников. Сталин, естественно, ничего не сказал и о том, что большинство из 10 миллионов крестьян погибло в ходе вызванного коллективизацией голода. И разумеется, тогда, в августе 1942 года, ни Сталин, ни Молотов, ни Черчилль не могли предвидеть, что советскому народу предстоит еще испытать послевоенный голод 1946—1947 годов.

На первой встрече трех лидеров стран антигитлеровской коалиции, состоявшейся в Тегеране в конце ноября — начале декабря 1943 года, Молотов активно агитировал Рузвельта из-за угрозы германского теракта поселиться в советском посольстве, чтобы избежать поездок по городу. На самом деле вся история с якобы готовившимся покушением на «Большую тройку» была выдумана Сталиным, вероятно по подсказке Берии, во-первых, для того, чтобы иметь возможность прослушивать переговоры Рузвельта с членами своей делегации, и, во-вторых, с целью оказывать на него дополнительное воздействие в ходе неформальных бесед «один на один».

Черчилль вспоминал:

«Молотов, прибывший в Тегеран за 24 часа до нашего приезда, выступил с рассказом о том, что советская разведка

раскрыла заговор, имевший целью убийство одного или более членов “Большой тройки”, как нас называли, и поэтому мысль о том, что кто-то из нас должен постоянно разъезжать туда и обратно, вызывала у него глубокую тревогу.

“Если что-нибудь подобное случится, — сказал он, — это может создать самое неблагоприятное впечатление”.

Этого нельзя было отрицать. Я всячески поддерживал просьбу Молотова к президенту переехать в здание советского посольства, которое было в три или четыре раза больше, чем остальные, и занимало большую территорию, окруженную теперь советскими войсками и полицией. Мы уговорили Рузвельта принять этот разумный совет, и на следующий день он со всем своим штатом, включая и превосходных филиппинских поваров с его яхты, переехал в русское владение, где ему было отведено обширное и удобное помещение. Таким образом, мы все оказались внутри одного круга и могли спокойно, без помех, обсуждать проблемы мировой войны. Я очень удобно устроился в английской миссии, и мне нужно было пройти всего лишь несколько сот ярдов до здания советского посольства, крторое на время превратилось, можно сказать, в центр всего мира».

Как мы убедились, Черчилль так же легко, как и Рузвельт, купился на советскую выдумку.