Девушка сбитого летчика - Инна Бачинская

В гостиной тоже горел свет. Сияющая всеми цветами радуги хрустальная люстра с подвесками, среди них – несколько синих, не иначе сапфировых. Толстый ковер на полу, белый с синим. Отливающие стальным блеском шторы. Фарфоровые фигурки – женщины, лошади, фрукты. Тонко, дорого, в холодной цветовой гамме. Музей!

Мы с Баськой расположились на гигантском белом кожаном диване, Леша уселся в кресло. Ольгица, извинившись, упорхнула, крикнув из коридора, чтобы Леша разобрался с напитками. Батарея разнокалиберных бутылок красовалась на миниатюрном столике-шкафчике, хрусталь и серебро мягко светились в серванте. Баська достала массивные хрустальные стаканы, взглянула вопросительно, я кивнула: пусть будут стаканы и подставки, вырезанные из настоящего камня… Ольгица говорила – не то нефрит, не то яшма.

– Кто ее муж? – тихонько спросил Леша, шныряя взглядом по обстановке.

– Искусствовед, – сказала Баська. – Владимир Свиридов. Ты должен его знать. Ты же всех знаешь!

Леша пожал плечами. Я уже жалела, что поддалась настроению. В квартире Ольгицы я чувствую себя неуверенно. Мне все время кажется, что я что-нибудь разобью. Однажды я действительно разбила драгоценную чашку прозрачного фарфора, японскую. Я помню, как Ольгица засуетилась, замахала руками – ничего, мол, ах, какая ерунда! Бросилась оттирать салфетками кофейное пятно на ковре. Японские чашки она больше не подает – когда случается, мы пьем из итальянских, с розами, тоже потрясающе красивых. Не привыкла я распивать кофеи в музеях…

Она вернулась, толкая впереди себя стеклянный столик на колесах. На столике – дощечка с сырами, оливки в продолговатой тарелочке, крошечные кусочки черного хлеба. В гостиной запахло тонко и неприятно. Леша бросился на помощь.

Ольгица плюхнулась около нас. Леша разлил коньяк и ликер. Мы взяли стаканы.

– За встречу! – сказал Леша.

– А где Волик? – спросила я тихонько.

– Там, – махнула рукой Ольгица.

«Спит?» – хотела я спросить, но вовремя прикусила язык – может, его нет дома и Ольгица не хочет об этом… Не мое дело!

Потом мы болтали о всякой ерунде. Снова о последней с Баськой работе – сценарии «Алгоритм…». Даже повторять не хочется. Надеюсь, она передумает. Леша сказал, что, с точки зрения какого-нибудь яйцеголового интеллектуала, математика или программера, это, конечно, категорический нонсенс, но в качестве названия для дамского сериала сойдет. А то можно еще провести опрос общественного мнения – подходить к прохожим на улице и спрашивать, какие возникают мысли и ассоциации. Баська сразу загорелась, сказала, что идея – просто супер и она начнет прямо завтра.

– С утречка пораньше, – добавила я.

– Не надо быть таким пессимистом, – невпопад заметила Баська, допила ликер и по-вампирски облизнулась.

Леша опять разлил, и мы выпили. На сей раз за любовь, которая ждет за поворотом и вот-вот «нечаянно нагрянет».

Потом речь зашла о марках, и Ольгица отправилась в кабинет Волика за альбомом. Оказывается, Волик с детства собирает марки.

И тут вдруг раздался пронзительный вопль! Мы переглянулись. Вопль повторился. Мы вскочили и бросились из гостиной. Баська впереди, за ней Леша, я – замыкающей. На пороге кабинета стояла Ольгица, зажимая рот руками. Мы, сгрудившись, заглянули через ее плечо. В кресле у письменного стола полулежал Волик, пугающе неподвижный. На груди его расплывалось бесформенное красное пятно. Картина в богатой позолоченной раме – желтые и коричневые бесформенные полосы, не то потоки лавы, не то песчаный пляж и коричневая марсианская река, – сорванная, валялась на полу. Секретный сейф в стене за картиной был открыт и пуст, ящики стола выдвинуты, бумаги разбросаны. Я машинально взглянула на бронзовую статуэтку на столе – женщину с часами в поднятых руках. Часы показывали пятнадцать минут второго…

Дальнейшее стало кошмаром и слилось в какой-то липкий страшный временной сгусток. Леша взял на себя командование, мы же отпаивали Ольгицу валерьянкой. Приехали оперативники, и сразу стало шумно и тесно. С нами говорил человек, который представился полковником Кузнецовым. Сначала со всеми вместе, затем с каждым отдельно. Только через два с половиной часа нам, вконец измотанным, разрешили уехать, предварительно переписав адреса и номера телефонов. Баська хотела увезти Ольгицу, но той уехать не разрешили. И она, заплаканная, с размазанным гримом, не похожая на себя, даже не посмела нас проводить, только посмотрела затравленно вслед.

Всю дорогу в машине царило гнетущее молчание. Леша Добродеев привез нас в Баськину новостройку, расцеловал на прощание и с облегчением умчался. Баська, глядя вслед машине, сказала:

– Завтра накатает отчет глазами очевидца. Видела, как глазки загорелись? Бедный Волик!

Спать не хотелось, мы были слишком возбуждены, уничтожены, напуганы. Баська включила электрочайник. Я побрела в душ. Стояла под горячими струями до тех пор, пока Баська не отдернула занавеску и не закричала:

– Ты там живая?

Потом мы почти до семи сидели на кухне, обсуждали смерть Волика и будущее Ольгицы.

– Если бы она была дома, ее тоже убили бы, – сказала я.

– Повезло, – отозвалась Баська. – Слушай… – Она запнулась, помедлила и вдруг выпалила: – А это не она его? Какая-то она весь вечер была… неадекватная, стала уверять ни с того ни с сего, что он ее любит, что семья у них крепкая… Притащила нас к себе на ночь глядя, да еще с Лешкой, которого увидела первый раз в жизни, это с ее-то понятиями о приличиях! С каких щей?

– Ты с ума сошла! – только и сказала я. – Знаешь, он приходил ко мне… Волик.

– Приходил? – изумилась Баська. – Когда?

– Когда я вернулась домой… В понедельник.

– Зачем?

– Хотел поговорить.

– О чем?

– Об Ольгице. Сказал, что она ведет себя… – Я с ужасом посмотрела на Баську: – Неадекватно!

– А я тебе о чем? – вскрикнула Баська. – А почему ты не рассказала?

– Как-то выпустила из виду. Он пробыл у меня минут двадцать, а потом пришли Владик и Веник, и он сразу ушел. Опрокинул чашку с чаем…

– Опрокинул чашку? – Баська задумалась. – Нервничал, не иначе. Он что-то чувствовал, говорят, люди чувствуют свою смерть. И еще говорят, в случае насильственной смерти жертва даже не успевает осознать, что умерла, и думает, что все еще жива.

– Баська, прекрати! – закричала я. – И так тошно. Все равно не верю. Не вижу мотива.

– Деньги! Если у него есть… была женщина, если он собирался разводиться… Неужели непонятно?

– Непонятно. Не верю. Даже если бы они развелись, он бы ее обеспечил.

– С квартиры пришлось бы съехать и с дачи. И деньги уже не те. Она же все теряет. Сколько уже писали об этом! Кроме того, оскорбленное самолюбие.

– Баська, ты совсем свихнулась на своих сериалах, – сказала я с досадой.

– А если не она, то кто?

Мы посмотрели друг на дружку.

– Этот! Который Николеньку! – вскрикнула шепотом Баська. – И капитана Астахова!

– Николеньке выстрелили в голову, а Волика… ударили кинжалом.

– Откуда ты знаешь?

– Я видела на полу кинжал с костяной рукояткой и длинным лезвием.

– Знаешь, когда я его увидела… – Лицо у Баськи вдруг сморщилось, и она заплакала. – Я его не любила… он был смешным маленьким неинтересным человечком… а сейчас я бы что угодно отдала, чтобы его вернуть. Бедный Волик… Но если не тот, который Николеньку, тогда кто?

Мы посмотрели друг на дружку.

– А тебе не кажется, что он все время крутится где-то рядом? Анюта, надо немедленно звонить Федору Алексееву! Я еще понимаю, почему Волика – у него антиквариат и деньги, а при чем ты? Знаешь, это просто ужасно, что в мире столько жестокости и подлости. Может, останешься сегодня дома? Позвоним твоему Савелию, скажем, что опять встряли в убийство… прямо хоть из дома не выходи. Как по-твоему, ее арестуют?

Я вспомнила испуганную Ольгицу с размазанным гримом, облегчение, с которым мы вылетели из квартиры, то, как она смотрела нам вслед – уже не с нами, уже другая, словно зараженная смертельной болезнью… Я едва не задохнулась от отвращения к себе, к нам всем. Друзья… Мне было стыдно. Баська поняла и сказала:

– Хороши, нечего сказать! И Лешка тоже, мачо гребаный! Давай звони Федору! Прямо сейчас! Может, у него есть хороший адвокат.

Говорят, тонущий хватается за соломинку. Как никогда, нам сейчас было нужно участие, сильный рассудительный мужик был нам нужен, который сказал бы: «Хорош реветь! Расскажите еще раз про этот вечер. Не пропустите ни малейшей детали. И позвоните Ольге. Скажите, что мы сейчас приедем. Как, говорите, фамилия этого полковника?»

Я достала из сумочки телефон. Часы показывали семь десять. Федор откликнулся сразу и, похоже, не удивился. Я сбивчиво рассказала ему про новое убийство, испытывая при этом облегчение – словно переложила тяжкую ношу на его плечи. Он выслушал, не перебивая, и сказал, что сейчас приедет.