Завоевание Кавказа русскими. 1720-1860 - Джон Баддели

Баку также был осажден, но его сумели успешно защитить. Однако дело в том, что не только персы шли с огнем и мечом по русским территориям. У России был заключен мир с Турцией, и официально никаких нарушений мирного договора не было. Однако курды, отличные всадники и храбрые воины, в ходе своих разбойничьих набегов, на которые Турция смотрела сквозь пальцы (если вообще не подстрекала к ним), полностью уничтожили германскую колонию Екатеринфельд. Население было либо вырезано, либо продано в пожизненное рабство в Константинополь и другие турецкие центры[55].

Можно спросить: где все это время был и что делал Ермолов? Ответ таков, что о нем могут лишь сожалеть его лучшие друзья. Он оставался в Тифлисе, отдавая приказы любой ценой отстоять Шушу Реуту и другим командирам, находившимся в таком же положении. Одновременно он в самых суровых выражениях говорил о командирах, не сумевших дать отпор завоевателям. Однако самому ему не удалось защитить пограничные районы, хотя под его командованием находились 35 000 человек. И еще – ему было отчаянно необходимо подкрепление. Николай I, который по случаю коронации находился в Москве, посчитал невозможным направить в Закавказье 2 дивизии пехоты и послал только одну из Крыма и 6 полков донских казаков. В то же время он решительно приказал Ермолову собрать 15 000 человек, уже расквартированных в Грузии и на границе с Эриванью, и занять это ханство. Однако главнокомандующий считал это невозможным, пока порядок не восстановлен в Карабахе. В противном случае русские сделали бы Тифлис удобным объектом для нападения. Он сообщал, что война, которую, по его мнению, разжигает мусульманский фанатизм, восстановила против России всех мусульман и что только Грузия осталась нетронутой. Император, глубоко уязвленный ходом событий, тем не менее продолжал считать, что сил в распоряжении Ермолова вполне достаточно, и снова потребовал начала решительного наступления. Более того, недовольный задержкой с наступлением, предвзято относящийся к Ермолову и сомневающийся в его военном таланте, он предложил Котляревскому пожинать лавры на поле его прежних подвигов. Когда же герой, сославшись на раны, отказался от этого предложения, он вместо него послал на Кавказ своего любимца Паскевича. Настал момент, когда должна была решиться судьба Ермолова.

Наконец, Ермолов выдвинул последнее оправдание своего необъяснимого промедления с решительными действиями против захватчиков: он заявил, что его воля и энергия были буквально парализованы из-за недоверия к нему государя. Тем временем в самом Тифлисе росли тревога и недовольство, которые были озвучены женщиной. Престарелая княгиня Бебутова взяла на себя задачу выражения страхов и печалей своих соотечественников. Она была свидетельницей ужасов вторжения Ага Мохаммеда и набегов дагестанцев. Вся Грузия с ужасом ждала неизбежного повторения этого кошмара, а тем временем русский главнокомандующий замер, будто зачарованный. А ведь о нем ходила слава, что одно его имя вселяло страх в сердца врагов. Наконец, Ермолов сдвинулся с места, а князь Мадатов прибыл из Пятигорска. Ермолов отправил его с передовыми отрядами навстречу врагу, однако, как обычно, со строгим приказом не рисковать, начиная бой с превосходящими силами врага. Результат был вполне ожидаем и привел лишь ко всеобщему осуждению всего прошлого поведения Ермолова. 2 сентября Мадатов с 2000 солдат одержал блестящую победу над войсками персов при Шамхоре; это войско численностью в 5 раз превосходило силы Мадатова. С Шуши была снята осада, русские вновь заняли Елизаветполь, и доверие к ним было в какой-то степени восстановлено. 10-го прибыл Паскевич и по прямому приказу императора взял на себя командование войсками. Прибытие подкрепления из России высвободило несколько кавказских полков. 14 сентября Паскевич с армией, состоящей из 8000 человек и 24 пушек, вышел на берега Акстафы, что в 20 километрах к западу от Елизаветполя, и разбил там персидскую армию численностью в 60 000 человек, на командных постах в которой было много англичан[56].

Потери с обеих сторон были невелики – персидская армия недосчиталась 3000 человек, из которых 2/3 были взяты в плен. Русские потеряли 12 офицеров и 285 рядовых убитыми и ранеными. Однако моральный эффект был чрезвычайно велик. Вернулись славные дни Котляревского и Карягина. Русские снова стали непобедимыми; персы потеряли боевой дух, и результат войны уже был практически предрешен.

Положение Ермолова стало более чем шатким[57].

Он все еще оставался в Закавказье, номинально являясь главнокомандующим. Однако на деле его полномочия были в значительной степени ограничены, поскольку Паскевич, командующий действующей армией, был назначен самим императором. Неудивительно, что в этих обстоятельствах отношения между этими двоими людьми ухудшались день ото дня. 26 декабря Ермолов делает в своем дневнике следующую запись: «При нашей встрече было нетрудно заметить его недовольство, которое лишь усилилось, когда он потребовал, чтобы я информировал его обо всех своих планах и намерениях. Дело в том, что в ответ на это требование я ответил, что не нуждаюсь в его советах. Я сказал, что знаю лишь один случай, когда у подчиненного спрашивали совета, и тогда мнение не офицера его ранга, а простого рядового было выслушано с величайшим уважением… Но такие случаи редки, и наш случай – не из их числа… Он попросил меня рассказать о плане предстоящей кампании, заявив, что императору хотелось бы знать точку зрения на нее нас обоих. Я ответил, что в таком случае направлю императору свой план кампании, а он – свой. В этом случае Его Величество увидит, как каждый из нас понимает порученное нам дело. Мой ответ еще более разозлил его»[58].

Паскевич, который находился в постоянном контакте с Санкт-Петербургом, возложил на Ермолова всю вину за удручающее положение дел на Кавказе, в частности за рост недовольства в бывших ханствах и за раздражение, заставившее Персию начать войну. Более того, он обвинил его в интриганстве и обструкции и, наконец, объявил, что Ермолов должен уйти. Император, не желая действовать слишком поспешно, послал на Кавказ графа Дибича разобраться в ситуации и решить, кто из двух командующих прав. Поначалу у Ермолова была надежда на справедливое разрешение конфликта. Однако, поняв, что для него все кончено, он подал прошение об отставке. Она была принята, и накануне 22 марта 1827 года, когда в Санкт-Петербурге Николай назначил Паскевича главнокомандующим, Дибич своей властью лишил Ермолова всех полномочий. 6 марта он уже написал Ермолову весьма жесткое письмо, в котором заявил: «Сим сообщаю, что, к своему глубокому сожалению, нашел в Вашем отчете (по поводу подавления восстания татар) подтверждение слухов, дошедших до Его Величества. В связи с этим считаю своим долгом сообщить Вашему Превосходительству, что меры, произвольно выбранные Вами для подчинения жителей этой страны, не достигли своей цели, о чем ясно свидетельствует восстание в тот момент, когда персидская армия пересекла границу. За данное превышение Вами полномочий мне велено вынести Вам суровое порицание от имени Его Величества».

26 марта 1827 года когда-то всемогущий проконсул (как он сам себя называл) выехал из грузинской столицы с эскортом, о котором он еще должен был просить, а несколькими днями позже покинул Кавказ – навсегда. В Таганроге он свернул немного в сторону, чтобы посетить место, где умер Александр I – «с которым были похоронены все мои надежды и заслуги».

Остаток своей долгой жизни он провел в отставке – сначала в Орле, затем в Москве и со временем все более и более становился кумиром – и для армии, и для всей страны. Его недостатки и поражения были забыты, в памяти же остались только его победы. Пережив большинство своих современников, герой Бородина, Кульма, Парижа стал для новых поколений живым воплощением славного прошлого и того патриотизма, который в 1812 году создал самые славные страницы ее истории. Когда Ермолов умер в 1861 году, Россия скорбела по нему, как по своему самому любимому сыну.

Говоря о его деятельности на Кавказе, очень трудно прийти к какому-то определенному заключению о его заслугах или оценить его достижения. С другой стороны, его провалы совершенно очевидны.

Он одерживал замечательные победы, не платя за них слишком высокую цену, и хотя бы на какое-то время подчинил большую часть Дагестана России. Ему не удалось покорить Чечню, он неоднократно и жестоко «наказывал» ее жителей и построил Грозный, Внезапную и другие крепости на границах этого государства, тем самым значительно укрепив базу, откуда впоследствии велась новая война. Он присоединил к России персидские и татарские ханства и стал вести себя по отношению к Персии с ошеломляющим высокомерием. Но именно эти меры и успехи привели, с одной стороны, к войне с Персией, а с другой стороны, к восстанию только что присоединенных к России провинций и к бурному росту религиозного и национального фанатизма, который под знаменами мюридизма собрал воедино множество слабых и раздробленных элементов. Так началась кровопролитная борьба, которая не прекращалась целых 40 лет. Дагестан поспешно скинул с себя русское иго и бросил вызов мощи северной империи: этот процесс длился до 1859 года. В Чечне вылазки через границу, совершаемые независимыми отрядами разбойников, как русские не без основания называли их, с целью получения наживы, переросли в войну за национальную независимость под руководством человека не менее жестокого, талантливого и неукротимого, чем сам Ермолов. Вполне возможно, что длительная война была неизбежностью, и в этом случае следует отдать должное Ермолову и Вельяминову за то, что они заложили основу конечной победы России. Однако вполне очевидно, что сам Ермолов даже не предполагал, как будут развиваться события на Кавказе. Это видно из его послания императору: «Ваше Величество, рано или поздно будет необходимо все же выполнить эту работу (продвинуться до линии Сунжи), для чего нынешние мир и спокойствие создают уникальную, благоприятную возможность. Линию Кавказа следует защищать, и я желаю более всего, чтобы в Ваше правление Кавказ стал безопасным местом». Не без труда он добился желаемого разрешения, и крепости был возведены, однако нам еще предстоит увидеть, какая «безопасность» воцарилась на линии. Совершенно ясно, что ни Ермолов, ни Вельяминов не предвидели возникновения и развития мюридизма, хотя его зарождение произошло буквально у них на глазах.