Совершенство - Татьяна Миненкова

наперед. Он — взрослый мужчина, а не мальчик, которых ты привыкла менять, как перчатки. Он, в свою очередь, меняет как перчатки, таких, как ты».

Вытягиваю ноги вперед, позволяя морской воде касаться кончиков пальцев. Солнце все еще висит высоко над горизонтом и слепит глаза, но чем ближе к вечеру, тем прохладнее становится вокруг.

— Звучит устрашающе, — фыркаю, закатывая глаза. — Но я и без того не собираюсь играть в его игры. Ты прав, сконцентрируюсь на Никите, используя эти три дня для того, чтобы его очаровать…

«Ты не поняла, дорогуша, — со вздохом обрывает мои размышления собеседник и предостерегает: — Такого, как он, ни приручить, ни приструнить не получится. Если Нестеров захочет, тебе придется не просто играть в его игры, но и делать это исключительно по его правилам».

Допиваю шампанское и ставлю бокал рядом, но поверхность слишком неровная, чтобы он удержался в вертикальном положении, поэтому он заваливается на бок. Глубоко вдыхаю пахнущий солью и водорослями горячий воздух.

— Вообще-то я и пытаться не собиралась. Но ты меня недооцениваешь. Знаешь ведь, что, я никогда не играю по правилам.

Он лишь вздыхает в ответ, качает украшенной изогнутыми рожками головой и снисходительно цыкает.

Выпитое шампанское и шелест морских волн успокаивают. Разговоры из лагеря не доносятся сюда и вокруг царят тишина и умиротворение, лишь в траве у скал монотонно стрекочут кузнечики, да шелестит молодая листва. От палаток в небо поднимается белый дымок костра, кажется, там готовят что-то на ужин.

Какое-то время я еще сижу на песке, всматриваясь в морской простор и расплывающуюся вдали полосу горизонта. Задумчиво разглядываю скалистые острова архипелага. Нужно вернуть себе прежнюю невозмутимость и беспринципность, цинизм и дерзость. Снова стать собой. А я, если ставлю перед собой цели — добиваюсь их, во что бы то ни стало.

Теряю счет времени, погруженная в собственные раздумья, когда замечаю приближающийся со стороны лагеря мужской силуэт и удивляюсь, узнав в нем Никиту. Сахаров улыбается.

— Твоя прогулка затянулась. Все в порядке?

— Конечно, — беспечно отзываюсь я. — Просто наслаждалась красивым видом.

Он садится на песок рядом. Сейчас на Никите белая майка, но рельеф мышц прекрасно заметно и сквозь нее.

— Ты — гораздо красивее, Лана, — произносит он негромко. — Расскажешь, что между тобой и Марком?

— Ничего такого, что я хотела бы обсуждать.

Понимаю, что Сахаров не в том положении, чтобы требовать от меня ответа и пользуюсь возможностью не рассказывать о том, что между мной и Марком… ничего. Пусть поревнует, ему полезно. Но Ник не собирается сдаваться:

— Он тебе нравится?

— Нет, — отвечаю честно и вздрагиваю от того, как рука Никиты, будто случайно, касаются моей.

Замираю на мгновение, чувствуя, как учащается сердцебиение. Его пальцы с нежностью скользят по моей, усыпанной песчинками ладони и внутри расцветает приятное удовлетворение от мысли о том, что Сахаров — мой.

— «Никогда я не был на Босфоре, ты меня не спрашивай о нем. Я в твоих глазах увидел море, полыхающее голубым огнем», — цитирует Есенина Ник и его любовь к поэзии кажется мне ужасно романтичной. — Ты словно приворожила меня, Лана. Я понимаю, что поступаю нечестно по отношению к Лере, но не могу совладать с собственными чувствами. Ни на секунду не могу перестать думать о тебе.

Его долгожданное признание льстит моему самолюбию и кружит голову. Не говорю ничего, но вместо ответа мои пальцы переплетаются с его. Кожа Ника влажная и прохладная, по ней перекатываются мелкие белые песчинки.

Повернувшись друг к другу, мы встречаемся взглядами. Мой силуэт отражается в его расширенных зрачках. Опустив глаза, будто смутившись, Ник смотрит на мои предусмотрительно приоткрытые губы и я закусываю нижнюю, понимая, что он готов поцеловать меня. Только не здесь, не сейчас, когда Лера и Марк совсем рядом. Шепотом, словно нас кто-то может услышать, Ник предлагает:

— Давай встретимся вечером, когда все уснут?

— Подумаю над твоим предложением, — кокетничаю я, заранее зная, что с удовольствием соглашусь. — Посмотрю на твое поведение.

— Сделаем вид, что просто засиделись допоздна, чтобы не вызвать ни у кого подозрений.

Досадно, что мнение Дубининой и Нестерова его всё же волнует. Видимо, наши отношения должны стать более близкими, чтобы он, наконец, определился и необходимость прятаться от других отпала.

— Идем, — говорю я, поднимая с песка оставленный пустой бокал. Нельзя, чтобы разговор слишком затянулся. — Нам пора.

На этом этапе ему должно быть меня мало, а времени, проведенного вместе — катастрофически недостаточно. И по разочарованному лицу Никиты я вижу, что манипуляция удалась. Но чувствую, что условная договоренность встретиться ночью греет душу нам обоим, словно маленькая искорка, тлеющая внутри. Но достаточно легкого дуновения ветерка, чтобы она разгорелась в настоящее пламя.

Сахаров первым сноровисто поднимается с песка и подает мне руку, чтобы помочь. В этом прелесть его типажа: он сделает так, как я скажу, подчинится, даже если ему что-то не нравится. Уступит. Сделает всё по-моему. Идеально.

Снова вкладывая пальцы в его ладонь, чувствую приятное покалывание на коже. А судя по тому, что он не сразу и с явным сожалением отпускает мою руку, сегодня меня ждет очень приятный вечер.

Ощущение собственного превосходства и маленькой, но победы, распирает меня изнутри, как гелий, в воздушном шарике. А то, что теперь у нас с Никитой есть тайна, недоступная Нестерову и Дубининой, заставляет испытывать странное счастье, граничащее со злорадством.

К лагерю мы подходим молча. Солнце стало желто-оранжевым, как яркий яичный желток, и зависло над горизонтом, почти окунувшись в море. Резко похолодало, но пока не настолько, чтобы замерзнуть, и отсутствие дневной жары больше радует, чем огорчает.

— Успела проголодаться, Лана? — добродушно поддевает Дубинина, хлопочущая у костра.

Хозяйственная Лерка уже успела нарезать овощи, а в котелке над огнем булькает что-то, распространяющее соблазнительный аромат рыбы и специй. Рядом на решетке подогревается до хруста круглая лепешка-лаваш.

Усмехаюсь:

— До того момента, как пришла сюда, я об этом не догадывалась.

Никита садится ближе к кострищу, пока Лера увлеченно помешивает содержимое котелка.

Еще только начинает смеркаться, а под куполом тента уже загорелась пара больших фонарей, работающих на солнечных батареях. Под одним из них я замечаю Нестерова, который снова что-то чертит на листе, приколотом к папке-планшетке. Переворачивает её то так, то эдак, потом стирает не угодившие чем-то линии и рисует новые.

— Это хорошо, — бормочет Дубинина, рукой разгоняя над котелком белый пар. — Скоро будем ужинать.

Кажется, все время пока меня не было, она продолжала пить оставшееся шампанское, потому что язык у нее слегка заплетается. Это к лучшему. Значит, и спать она отправится